Без гроша в кармане. Среди факиров

– Мы еще не знаем, действуете ли вы по своей собственной инициативе, или по инициативе соседнего государства, для которого выгодно устраивать нам затруднения в этой области.

– Итак, я – русский агент?

– Может быть! Но ведь я только что был анархистом.

– Мы уточним это позже. Как бы там ни было, про вас сказано, что вы поддерживаете предательские сношения и идете на отвратительные компромиссы со всеми из низших слоев таинственной Индии – непризнанными людьми, бандитами, убийцами…

– Я приехал вчера утром и никого здесь не знаю, не видел даже представителей американского и французского правительств. Клянусь вам честью!

Тут адвокат прервал допрос, чтобы сделать принципиальное заявление:

– Я имею честь заметить его превосходительству высокопочтенному господину председателю, что все сказанное – только одни подозрения и что английское правительство не допускает процессов на основании одних подозрений. Если преступника не застали на месте преступления, то его нельзя посадить в тюрьму… Поэтому я имею честь просить, чтоб обвиняемого немедленно освободили.

– Но он взят на месте преступления! – возразил судья.

– Это неправда, – решительно запротестовал Бессребреник.

– Вы помешали вчера утром исполнению приговора Верховного суда, помогая бунтовщикам…

– Я видел каких-то несчастных, которые старались вытащить из воды куски мертвого тела и которых гавиалы уничтожали со страшной быстротой… Помогая им, я не мог предположить, что английское правительство, осуществив приговор, все еще имеет что-то против несчастного, который уже получил свое возмездие…

– Милостивый государь, русло реки служит здесь, подобно вашему Champs des Navets, местом погребения для некоторых преступников, останкам которых не должны воздаваться почести опасными сообщниками. Благодаря вам брамины смогли сегодняшней же ночью воздать божеские почести презренному убийце! Благодаря вам благоденствию европейцев грозит опасность; бандиты теперь пробудились, тайные общества приведены в действия – и вот новый очаг восстания, готовый воспламенить всю провинцию. Ваши сообщники уже начинают действовать!..

– Опять-таки клянусь честью, что не знаю здесь никого… я действовал просто из чувства человеколюбия, помогая людям, подвергшимся опасности, причины и сущность которой были мне неизвестны.

В этот момент охранник, который находился в комнате, служившей передней, потихоньку вошел, неся на подносе маленький пакет, который отдал судье со словами:

– Это не допускающее отлагательства дело, ваше превосходительство.

Председатель быстро развязал пакет и вытащил оттуда длинный шелковый платок и маленький кинжал с тонким лезвием, воткнутый в бумагу. Он слегка побледнел, читая немногие строки, написанные по-английски на клочке бумаги, и сказал Бессребренику изменившимся голосом:

– Вы все еще уверяете, что у вас тут нет знакомств, что вы не знаете ни одной живой души?!!

– Я клянусь в этом!

– Если так, то прочитайте бумагу, которая дает вашим словам самое очевидное и самое кровавое опровержение.

Бессребреник взял бумагу, бросил на нее взгляд и издал удивленное глухое восклицание.

– Прочитайте громко, прошу вас.

Бессребреник повиновался.

«Под угрозой смерти председателю Верховного суда повелевается немедленно освободить капитана Бессребреника!»

Судья с достоинством произнес:

– Этот платок похож на тот, которым задушили леди Ричмонд… Этот кинжал точно такой же, как тот, который нашли над ее кроватью. Моя жизнь в опасности, но никогда английский судья не колебался перед угрозой, как бы ужасна она ни была. Я исполняю свой долг!

Он нажал кнопку звонка, которую можно было достать с его места рукой.

Вошли солдаты и унтер-офицер.

– Отведите обвиняемого в его камеру! – сказал он холодно.

Глава V

Житейские напасти преследовали детей несчастной герцогини Ричмондской. В последние дни они пережили много мучительных, трагических событий, остались одни, без помощи, без поддержки, были лишены привязанности своей доброй матери, скитались, не находя себе места, пришибленные, огорченные, производили впечатление смертельно раненных птенцов, которые время от времени издают жалобный писк. Около них были незнакомые люди, которые всем сердцем жалели их, но дети тем не менее чувствовали себя ужасно одинокими и слабыми среди этого всеобщего сострадания. Зато они очень сблизились друг с другом: они прижимались один к другому и держались за руки, глядя на чужих людей, печально проходивших мимо могилы, где покоится их мать, и их бедные сердечки сильно и мучительно сжимались. Они больше не плакали: их сухие глаза блестели лихорадочным блеском.

Когда печальный обряд кончился и было сказано последнее «прости», детей хотели увести, чтобы тяжелые воспоминания перестали растравлять их бедные души. Патрик, у которого пережитое горе вызвало порыв активности, сделал отрицательный жест и, чувствуя себя в отсутствие отца главой семьи, сказал сестре:

– Подождем еще немного, останемся с мамой, хорошо, Мэри?