Без гроша в кармане. Среди факиров

До сих пор нельзя было ни в чем упрекнуть это судопроизводство, немногословное, но справедливое; это было должное возмездие за преступление. Но с тем, чтоб произвести впечатление на туземцев и внушить им уважение, граничащее со страхом к особе европейца, судьям Верховного суда пришла мысль усилить наказание дополнительными мерами. Они-то и произвели обратное действие. Едва брамин воскликнул: «Месть!» – как председатель после краткого совещания с членами суда сухо произнес:

– А когда казнь будет совершена, палач отрубит вам голову; ее обреют и зашьют в свежеснятую кожу свиньи; то же сделают и с вашим телом; его зашьют в кожу другого нечистого животного. И голову, и туловище бросят в разные реки, и вы будете навсегда лишены честного погребения по обрядам вашей веры. Так будет со всяким, будь он брамин или пария, если он осмелится поднять руку на европейского подданного Ее Величества Императрицы и Королевы.

Для того, кто знает непреодолимое отвращение индусов к некоторым животным, считающимся нечистыми, и священное уважение, которое они питают к мертвым, будет понятно, что приговор этот произвел впечатление ужаснейшего святотатства и заставил всех вскричать от ярости. У самого брамина на его бронзовом лице выступила страшная бледность, и он сказал судье дрожащим голосом:

– Вы этого не сделаете!

Судья не удостоил его ни взглядом, ни словом.

– Я предлагаю выкуп, чтобы тело мое было возложено на священный костер…

То же ледяное и презрительное молчание.

– 10 тысяч ливров[20]… 50 тысяч ливров! 100 тысяч ливров!

– Уведите осужденного! – сказал сухо председатель. Конвой увел несчастного, который до сих пор был невозмутим, а теперь стонал и кричал при мысли об оскорблении, которое нанесут его останкам.

В назначенный час приговор был исполнен, несмотря на страшные клятвы и угрозы. Казнь совершилась не втайне, перед тюрьмой, по английскому обычаю, а на площади, публично, в присутствии толпы зрителей. Англичане хотели, чтоб пример устрашил, и ничто в мире не заставило бы их отменить наказание. Толпа туземцев, сдерживаемая кавалерией, артиллерией и пехотой, с мрачным ужасом присутствовала при зловещих приготовлениях, которые делались с нарочитой открытостью. К подножию быстро выстроенной виселицы привели двух огромных, толстых свиней, которые противно хрюкали. Два мясника зарезали их и сняли с них кожу, между тем на место казни привели осужденного, связанного, спутанного, босого, окруженного ротой матросов Королевского флота. Он хотел говорить, протестовать; пытался, хотя и безрезультатно, обратиться к защите. Бой барабанов заглушил его голос. Возмущенные, разъяренные зрители отчаянно кричали, но все было напрасно; в скором времени несчастного вздернули на веревке. Зрители были бессильны: их сдерживали пушки, ружья, пики красных уланов. Наконец, смерть вступила в свои права: убийца сам стал трупом. Палач ударом сабли отрубил ему голову. Один из его помощников поднял ее, быстро обрил и завернул в окровавленную кожу свиньи. Другой схватил тело, завернул и завязал его в другую кожу, потом оба пакета положили в повозку, запряженную сильными лошадьми. Толпа с невыразимым отчаянием следила за этим диким поруганием и не упустила из виду ни одной подробности. Когда драма окончилась, крики усилились, и народ, будто обезумев, кинулся за удаляющейся группой. Этот эпилог подействовал на фанатиков ошеломляюще: он довел их ярость до последнего предела и заставил пуститься во всевозможные ухищрения, чтобы спасти поруганное тело. Тем временем европейцы удалялись, обмениваясь впечатлениями, те из них, которые лучше знали индусское население, говорили:

– Судьи сделали ошибку или послушались дурных советников… Они хотели напугать, но в результате только возбудили ненависть. Дай Бог, чтоб нам не пришлось пострадать от мести дикарей!

Увы, эти опасения имели слишком верное основание. После покушения прошло 36 часов. Вопреки всякой вероятности, леди Леннокс осталась жива после ужасной раны. Правда, ее жизнь висела на ниточке, но все-таки она жила. Доктор, которому удалось сотворить это чудо, был теперь полон надежды. Патрик и Мэри, раздавленные горем, страшно усталые, не могли ни поспать, хотя бы час, ни подкрепить себя пищей. Теперь же бедные дети начали воскресать. На бледных губах их матери появилась уже слабая, печальная улыбка, мелькнувшая украдкой, как луч солнца зимой, и она прошептала их имена. Эта улыбка, этот невнятный призыв потрясли их нервную систему, заставили биться их сердца и вызвали обильные слезы. Они видели, что их мать, наконец, спасена. Как трогательно они радовались, как бесконечно благодарны были тому, чье уменье и самоотвержение устранили страшную катастрофу! Они в первый раз со времени болезни матери немного поели и уснули тем глубоким сном, который следует за сильными волнениями.

Сам доктор, усталый до последней степени, ушел в свою комнату и предоставил больную заботам сиделки, на которую вполне можно было положиться. Впрочем, он бросился в постель, не раздеваясь, чтобы прийти на первый зов электрического звонка.