Береговая стража

– Моя матушка была старшей дочерью деда. Он вскоре после ее рождения женился и обрел в браке троих детей – двух дочерей и сына. Семейной жизнью он был недоволен, с супругой ссорился непрестанно, а моим воспитанием занимался прилежно, нанимал мне учителей, готовил меня к тому, чтобы я занял достойное место в обществе. Все знали, что я получу со временем порядочную часть его наследства. В конце концов он отправил меня в Париж. Со мной поехал для присмотра и услуг надежный человек, Андрей Иванович, уже в годах, знающий по-французски, он первый учил меня рисованию. Перед моим отъездом дед говорил со мной о завещании. Он распорядился, чтобы десяток его крепостных людей, в их числе и Андрей Иванович, получил вольные с прибавлением суммы, достаточной, чтобы поступить в обитель или жить на покое. Он взял с меня слово, что я о них позабочусь. Я дал слово. Видимо, мне не следовало уезжать, но такова была его воля. Он знал, что я нашел себе невесту, и не хотел поспешного брака.

Федька посмотрела на Световида с великим подозрением – менее всего он был похож на жениха, способного вступить в поспешный брак; впрочем, история была давняя…

– В Париже я много учился, занимался в мастерских Шардена и Фрагонара. Я был не из первых учеников, но и не из последних. Это меня удручало – способностей, достаточных для того, чтобы сделать из живописи ремесло, мне казалось мало. Когда я вернулся, оказалось, что мой дед умер.

– И мой… – глядя на свои руки с поводьями, тихо сказала Федька.

– Душеприказчиком своим он назначил врача, Горнфель-да. Знаешь, из тех немцев, которые живут в России полвека, не знают ни слова по-русски, лечат так, как лечили при царе Михаиле, но беспредельно порядочны и честны. Дед привязался к нему – оба были уже старики, оба в одно время служили, имели много общих знакомцев. В последние дедовы минуты рядом с ним были Горнфельд и камердинер Евсей Иванович, тоже – ненамного моложе деда. Я опоздал на три недели. В дом, где я вырос, меня не впустили. В доме невесты моей – велели передать, что сватовство не состоялось и просят не обременять девицу своим обществом. Родня знать меня не желала. Этого дед и боялся. Я задумался – что же с завещанием? Я его видел. Стал вызнавать – и оказалось, что оно уж было оглашено, и мне досталось пятьсот рублей денег. Пятьсот рублей – вместо многих тысяч. И никого из людей на волю покойник не отпускал.

– Это какой-то обман, – сказала Федька. – Поддельное завещание?

– Разумеется. Но я должен был узнать, как это все получилось и где настоящее. Я отыскал Горнфельда – надо сказать, отыскал с большим трудом и не сразу. Он был стар и безмерно напуган. Пошел в домашние лекари к знатной барыне, и она его увезла в деревню. При этом я еще сделал глупость – нужно было снять комнатки где-нибудь на Охте, а я жил в столице открыто. Ко мне пришла полиция, забрали и увели Андрея Ивановича, ведь он после дедовой смерти достался иным наследникам, и они написали явочную, что я-де удерживаю их имущество. Когда я наконец встретился с Горнфельдом, то он мне рассказал про последнюю дедову ночь.

И тут Световид основательно замолчал. Федька смотрела на него и ждала. Она видела – воспоминание для него болезненно.

– Они были у постели вдвоем. Дед уже лежал без чувств. Евсей Иванович вышел и тут же вернулся перепуганный. Кто-то из дедовой дворни вызвал его старших детей, сына и дочь, моих дядю и тетку. Этого делать не следовало – дед не велел. Евсей Иванович понял – им нельзя давать в руки завещание. Он немного знал по-немецки и пытался убедить Горнфельда взять завещание из секретера, поскольку немец – законный душеприказчик. Но доктор растерялся. Тогда Евсей Иванович сам взял его и вынес через черный ход. А что было дальше – толком установить невозможно. Если свести вместе все, что я узнал, то выходит – за Евсеем Ивановичем послали погоню. Дело было ранней весной, лед еще стоял, но был уже тонок. Дедов дом был напротив Петропавловской цитадели. Судя по всему, в Евсея Ивановича стреляли, и он ночью, раненый, попытался перейти реку и погиб. Вместе с ним погибло завещание.

– В котором году это было? – спросила Федька.