Береговая стража

– Да вроде Шляпкин ему туфли изнутри клеем мазал, а он потом Шляпкину пряжки попортил – тот моряцкий танец плясал, правая туфля с ноги сорвалась и в партер улетела, смеху было! – Федька невольно засмеялась, вспомнив тот вечер, когда спектакль не задался – все скользили, падали, Ванюша Вальберх, отменный танцовщик, и тот налетел задом на колонну, да так, что рухнула она поперек сцены.

– Экие у вас нравы, как у детишек, – проворчал Выспрепар.

– Дети и есть, – ответил Световид. – Коли актер не дитя, то в театре ему делать нечего.

Федька недовольно отвернулась. Опять Световид явил свое высокомерие!

Говорить ему прямо о том, что с людьми так обращаться нельзя, она не стала. Но, когда сильфы разлетелись по делам, она удержала Дальновида. В маленьком, шустром, языкастом человечке она угадала родственную душу – и ему пришлось в жизни наслушаться пакостей, и он, поди, знал, что такое безответная любовь. Из всех сильфов этот ей понравился больше прочих.

– Он хоть о ком-то в жизни сказал доброе слово? – прямо спросила Федька. – Или всех язвит, как аспид какой?

– Он человек причудливый, – сказал Дальновид. – Плакаться ему на свои беды бесполезно. Он и не дослушает твоих иеремиад, пойдет прочь. Помогает людям тогда, когда сам сочтет нужным. Вот меня он подобрал пьяного в зюзю на Смоленском кладбище. Я, статочно, шел туда помирать и провалился в могилу. Что он в тех краях делал в поздний час – не знаю и никогда не узнаю. Из могилы он меня вытащил, а я в благодарность изругал его матерно. Это ему, видать, понравилось.

– По нему петровская Кунсткамера плачет, – брякнула Федька.

– Он засмеялся и повел меня с кладбища прочь. Проснулся я в его доме – он тогда на Васильевском снимал комнатку. Зная, что пьяные ведут себя бессознательно и пошло, он постелил мне на полу старую рогожку. Потом раздобыл для меня капустного рассолу. И тогда я ему сказал: живу, прости Господи, как последняя скотина, а ведь за мое ученье деньги плачены, знаю немецкий и французский, по-аглицки могу изъясняться, пишу складно. Он мне: это оттого, что ты никому не нужен. Я ему: и подавно не нужен, девки только за деньги дают… А он мне: на девках свет клином не сошелся, хочешь быть моим другом? Я ему: как так? Он мне: а так, с сего дня. И подружились.

– Это он тебя от водки отвадил?

– Как он мог отвадить? – удивился Дальновид. – Он же не знахарь. Я сам стал искать способа вылечиться. И вот – сыскал. Заговорили меня. А он потом объяснил – в молодости попал в беду, вчера еще был богат, сегодня – ни гроша.

– Проигрался?

– Нет, там другое. Там – куда хуже. И вот он решил – с голоду не помру, ремесло в руках есть, но вкладывать душу в добывание денег не стану, а первым делом заведу друзей. Будут друзья – будет и все прочее. Заводил он их, надо сказать, тоже диковинно. Он – полуночник, любит шастать в потемках. Как-то набрел на девицу – сидит под забором в лопухах и рыдает. Оказалось – она с любовником своим сговорилась бежать из дому, чтобы повенчаться, а родители были настороже – тут же снарядили погоню. Догнали их, началась свалка, она побежала, куда глаза глядят. И вот – сидит, не знает, жив ли любовник, как быть, куда идти. Световид ее привел к себе, расспросил, наутро пошел отыскивать того любовника. С большим трудом на третий день отыскал. И чуть ли не сам их повенчал, на свадьбе был за посаженного отца. С тем новобрачным он тоже подружился, стали – не разлей вода. Но тому не повезло – умер, оставил молодую вдову.

– От чего умер?

– В утробе сделалось воспаление. Брюхо вздулось, рвота вонючая, горячка, бред – немца доктора позвали, он только рукой махнул. Сказывал, помочь невозможно, три дня промучается – и все. А вдове Световид потом сказал – будешь мне сестра. И она его полюбила… на все для него готова… А она, Фадетта, она… вот коли бы нарочно собрать все качества лучшей в мире жены, так это и будет она…

– Ты ее любишь? – догадалась Федька.