Берег и море (СИ)

Я присаживаюсь на край кровати, осторожно расправляя под собой юбку, чтобы не помять, наклоняюсь к ногам и провожу ладонью над кедами. Я не жду чуда, но искренне верю, что может получиться — и оно происходит.

Теперь на моих ногах красуются мягкие бархатные туфли на высоком каблуке. Красные, как кровь, оглушительно стучащая в висках из-за внезапной радости и возбуждения.

Оставшуюся часть ночи я тренируюсь на том, что превращаю различные вещи в комнате в совершенно другие. Это захватывает меня, как Генри сейчас захватывают комиксы. Раньше он часто приносил их в кафе, заставляя меня читать вместе с ним. Было странно, что я соглашалась.

А ещё страннее было то, что сама Реджина приводила своего сына в кафе и оставляла под моим присмотром. Словно знала, что мне можно доверять.

Словно чувствовала, что я и Генри сводные брат и сестра.

Трясу головой и, уставшая от колдовства, подхожу к окну, посмотреть на восход. Солнце уже практически добралось вершины, раскрашивая небо в такие оттенки оранжевого, от которых у меня захватывает дух. Странно, насколько оно отличается от неба над Придейном. Там оно обычно складывалось из длинных полос платиновых облаков и бархатного голубого, словно искусственно созданного, неба с редкими бледно-розовыми пятнами.

В Придейне всё было проще. Сейчас бы туда вернуться … Да вот только Тарана там больше нет.

— Мама?

Неожиданно высокий голос Генри заставляет меня подскочить на месте. Оборачиваюсь. На лице мальчика удивление смешивается с чем-то ещё … испугом?

— Сюрприз, — я развожу руками.

— Я подумал, это мама.

— Её спальня дальше по коридору.

— Знаю, ведь я вообще-то шёл проверить тебя, поэтому и удивился.

На Генри тёмно-синяя пижама в белую горизонтальную полоску. Его волосы торчат во все стороны, а челюсть кривится, сдерживая зевок. Кажется, он только встал с постели.

И сразу направился ко мне?

— У меня уже всё хорошо, — отвечаю я, мягко улыбаясь.

Генри входит в комнату, закрывает за собой дверь и направляется к кровати, которую я так и не соизволила заправить. Плюхается на смятое в комок одеяло, переворачивается на живот, подпирает кулаками подбородок и смотрит на меня, словно ждёт, что я ему что-нибудь расскажу.

— Ты уверена, что в порядке? — осторожно спрашивает он.

— Да, — слишком быстро и слишком уверенно. — Люди умирают каждый день.

И как вообще это могло слететь с моего языка?

Я улыбаюсь, а сама завожу руки за спину и шиплю себя за нежную кожу между большим и указательным пальцами, чтобы заменить физическую боль моральной. Кажется, помогает.

— Сегодня похороны, — напоминает мальчик.

Я коротко киваю и теперь впиваюсь в кожицу ногтями. Будто бы я не знаю! Будто бы только ради этого и не заставила себя собраться по частям!

— Ты пойдёшь? — спрашиваю я.

— Конечно, — отвечает Генри без напускной заботы.

Он говорит так, словно если это важно для меня — важно и для него. Странно, что у женщины с таким тёмным прошлом вырос такой светлый ребёнок. Наверное, всё дело в генах Эммы, Белоснежки и Прекрасного.

Именно поэтому сама я далеко не положительный герой.

— Тогда тебе лучше поторопиться.

Генри кивает и скатывается с кровати. Перед тем, как уйти, он подходит и крепко меня обнимает.

— Ты очень красивая, — подмечает он, отстранившись. — И очень похожа на нашу маму.

Нашу. Это слово не режет слух, но с непривычки застревает в голове ещё на какое-то время.

Когда Генри исчезает в коридоре, оставляя дверь приоткрытой, я слышу голос Реджины. Она кричит, чтобы мальчишка не забыл почистить зубы и перед тем, как надел приготовленный костюм, спустился на завтрак, чтобы его не испачкать. Слышу, как скрипят половицы, и стук каблуков, а затем Реджина осторожно приоткрывает дверь.

И замирает.

Смотрит на меня долго, да так, что мне на мгновение кажется, не поплохело ли ей. А потом она выходит, даже не заметив того, что я превратила светильник на прикроватном столике в кофемашину.

И возвращается спустя какое-то время с губной помадой в одной руке и расчёской в другой.

— Ты позволишь? — тихо, практически беззвучно спрашивает она.

Я киваю. Реджина перекладывает помаду в другую руку и хватает меня за запястье. Тянет к зеркалу. Останавливаемся, и она отдаёт мне помаду, а сама берёт расчёску и принимается гладить деревянными зубчиками мои спутанные волосы.

На каблуках она чуть выше меня ростом.

Я снимаю колпачок с помады. Она цвета спелой клубники. Раньше я ограничивалась лишь бальзамом, но и чёрных блузок и прямых юбок тоже не носила — просто сегодня такой день.

Предельно аккуратно обвожу губы, оставляя на них следы, уже напоминающие кровь, а не клубнику.

Реджина заканчивает с волосами и теперь смотрит на меня через отражение в зеркале. Уверена, это будет худший день в моей жизни, но почему-то рядом с матерью чувствую себя… легче. Словно до этого таскала на плечах огромные мешки с зерном.

А ведь было дело, таскала. Там, в Придейне. А здесь, в Сторибруке, я крашу губы яркой помадой и ем блинчики со взбитыми сливками и яблочным джемом вместо вчерашнего хлеба.

Зато там Таран был жив.