Бен-Гур

— Слушай же, — сказал он ясным голосом, — слушай, почему я смеялся. Молодой человек показался мне своим отцом, вернувшимся во цвете юности. Дух мой рвался приветствовать его. Я чувствовал, что дни моих испытаний подходят к концу, и труды мои завершаются. С трудом удалось мне сдержать крик радости. Я хотел взять его за руку, показать итог заработанного и сказать: «Смотри, все это твое, и я — твой раб, ждущий отдыха». И я сделал бы это, Эсфирь, я сделал бы это, если бы три мысли не остановили меня. Я должен быть уверен, что это сын моего господина, — такова была первая мысль; если это сын моего господина, я должен узнать его характер. Из тех, кто рожден для богатства, подумай, Эсфирь, скольким из них богатство становится проклятием, — он помолчал, сжав руки, а когда заговорил снова, голос звенел чувством. — Эсфирь, вспомни муки, перенесенные мною от римских рук, — не только Гратус, безжалостные палачи, выполнявшие его приказ в первый раз и во второй, были римлянами, и они смеялись, слушая мои крики. Вспомни мое изломанное тело и годы, проведенные без движения; вспомни свою мать, там, в одинокой могиле, сокрушенную духом, как я — телом; вспомни несчастия семьи моего господина и ужас их кончины, если они мертвы; вспомни все это и перед глазами небесной любви ответь мне, дочь, не должен ли упасть волос или красная капля во искупление? Не говори мне, как иные проповедники, не говори мне, что отмщение — Господу. Разве его карающая воля, равно как и воля любви, не исполняется земными руками? Разве его воины не многочисленнее его пророков? Не его ли закон: «Глаз за глаз, руку за руку, ногу за ногу»? О, все эти годы я мечтал о мести, молил о ней и готовился к ней, копя богатства и думая о дне, кода они купят кару виновным. И когда этот юноша говорил, что не откроет цель, ради которой учился владеть оружием, я знал ее — месть! И это, Эсфирь, была третья мысль, которая заставила меня молчать, пока он просил, и смеяться, когда ушел.

Эсфирь погладила изуродованные руки и сказала, будто ее мысль опережала произнесенное:

— Он ушел. Он вернется?

— Верный Малух идет за ним, и приведет, когда я буду готов.

— Когда это будет, отец?

— Скоро, очень скоро. Он думает, все свидетели мертвы. Но остался один, который обязательно узнает его, если это сын моего хозяина.

— Его мать?

— Нет, дитя, я поставлю перед ним этого свидетеля, а до тех пор предоставим все Господу. Я устал. Позови Авимелеха.

Эсфирь позвала слугу, и они вернулись в дом.

ГЛАВА V Роща Дафны

Выбираясь со склада, Бен-Гур чувствовал, как мысль о новой неудаче в поисках родных заволакивает его непроницаемой пеленой абсолютного одиночества, которое, как ничто другое, умеет изгнать из души последний интерес к жизни.

Тенистая и холодная речная глубина под пристанью поманила его желанным прибежищем. Ленивое течение, казалось, совсем замерло, ожидая. Оставалось сделать последний шаг, но в этот момент в памяти промелькнули слова попутчика: «Лучше быть червем на тутовнике Дафны, чем царским гостем». Он повернулся и быстро зашагал вдоль пристани к караван-сараю.

— Дорога к Дафне? — повторил распорядитель, удивленный вопросом. — Неужели ты еще не был там? Ну так считай, что сегодня счастливейший день в твоей жизни. А ошибиться дорогой невозможно. Следующая улица, если повернуть налево, ведет через гору Сульпия с алтарем Юпитера и Амфитеатром; иди до третьего перекрестка, где она пересекается Колоннадой Ирода, там поверни направо и иди по старому городу Селевкидов до бронзовых ворот Епифания. Оттуда начинается дорога к Дафне — и да хранят тебя боги!

Оставив несколько указаний относительно своего багажа, Бен-Гур отправился в путь.

Найти Колоннаду Ирода оказалось нетрудно; а оттуда он шел к бронзовым воротам под непрерывными мраморными портиками среди толп народа, смешавших в себе все торговые нации земли.

Было около четырех часов дня, когда он вышел из ворот и оказался в одной из кажущихся нескончаемыми процессий к знаменитой Роще. Дорога делилась на полосы для пешеходов, всадников и колесниц, а те, в свою очередь, на половины для направляющихся в Рощу и из нее. Разделительными линиями служили низкие балюстрады, прерываемые массивными пьедесталами мраморных скульптур. Справа и слева от дороги простирались ухоженные газоны, которые разнообразились купами дубов и сикамор, а также заплетенными виноградом летними домиками для отдыха уставших путников, каких на обратном пути оказывалось множество. Дорожки для пешеходов были вымощены красным камнем, а для всадников — посыпаны песком, укатанным, но не настолько, чтобы звенеть под копытами и колесами. Количество и разнообразие фонтанов поражало — все подарки царственных визитеров, носившие их имена. От ворот до Рощи дорога тянулась мили на четыре с небольшим.