Бен-Гур

Первые абзацы были примечательны только доказательством того, что автор не перерос свою издевательскую привычку; когда же читатель приступил к абзацам, долженствовавшим освежить память Гратуса, голос его задрожал, и он дважды должен был остановиться, чтобы овладеть собой. Сделав боль-щое усилие, он продолжал. «Я вспоминаю, — читал он, — решение, принятое тобою относительно семьи Гуров… — здесь чтец снова остановился и набрал полную грудь воздуха, — план, показавшийся нам тогда оптимальным, ибо он обеспечивал молчание и неизбежную, но естественную смерть».

Здесь Бен-Гур окончательно остановился. Бумага выпала из рук, и он закрыл лицо.

— Они мертвы… мертвы. Остался только я.

Шейх был молчаливым, но не бесчувственным свидетелем страданий юноши; теперь он встал и сказал:

— Сын Аррия, это я должен просить прощения. Прочти письмо один. Когда будешь в состоянии дочитать вслух, пошли за мной слугу.

Он вышел из шатра, и не было в его жизни поступка более достойного.

Бен-Гур бросился на диван и дал волю чувствам. Несколько придя в себя, он вспомнил, что часть письма осталась непрочитанной. «Ты должен помнить, что сделал с матерью и сестрой злоумышленника; и если теперь я поддаюсь желанию спросить, живы они или нет,» — Бен-Гур перечитал эти строки, потом еще и еще раз, и, наконец, разразился восклицаниями: «Он не знает об их смерти; он не знает этого! Благословенно будь имя Господа! У меня есть надежда». Он дочитал фразу и, обретя силы, дошел до конца письма.

— Они не мертвы, — сказал он после размышления, — они не мертвы; иначе он знал бы об этом.

Второе чтение, более внимательное, чем первое, утвердило его в этом мнении. Он послал за шейхом.

— Входя в твой гостеприимный шатер, о шейх, — сказал он спокойно, когда араб сел и они остались наедине, — я не намеревался говорить о себе более, чем необходимо, чтобы убедить тебя доверить мне лошадей. Я отказался поведать свою историю. Но случай, доставивший это письмо в мои руки, столь удивителен, что я решил рассказать обо всем. И тем более склонен сделать это потому, что, как свидетельствует содержащееся здесь, у нас с тобой общий враг. Я прочитаю письмо и дам все разъяснения, после чего ты поймешь причину моей несдержанности. Если ты решил, что я слаб и что поведение мое недостойно мужчины, думаю, тогда ты простишь меня.

Шейх слушал внимательно и спокойно, пока Бен-Гур не дошел до абзаца, в котором упоминался сам араб: «Я видел еврея вчера в Роще Дафны, — так начиналась эта часть, — и если сейчас он не там, то, несомненно, где-то поблизости, что делает нетрудным держать его под присмотром. Так что если бы ты спросил меня, где он в данный момент, я сказал бы с полной уверенностью, что искать его следует в Пальмовом Саду».

— Ах! — воскликнул Ильдерим таким тоном, что вряд ли можно было назвать его удивленым более, чем рассерженным.

— «В Пальмовом Саду, — повторил Бен-Гур, — под шатром этого изменника шейха Ильдерима».

— Изменник! Я? — завизжал старик, и, казалось, даже борода его пошла кольцами от гнева, а жилы на лбу и шее надулись так, что готовы были лопнуть.

— Еще минуту, шейх, — сказал Бен-Гур. — Таково мнение Мессалы, а вот — предлагаемые им меры: «под шатром этого изменника, шейха Ильдерима, которому недолго осталось ждать нашей твердой руки. Не удивляйся, если Максентий первым делом посадит араба на корабль и отправит в Рим».

— В Рим! Меня, Ильдерима, шейха десяти тысяч всадников с копьями — меня в Рим!

Он вскочил, вытянув руки с загнутыми, как орлиные когти, пальцами и по-змеиному мерцая глазами.

— О Бог! Нет, все боги, кроме римских! Когда кончатся эти унижения? Я свободный человек, и народ мой свободен. Должны ли мы умереть рабами? Или хуже того — должен ли я жить собакой, ползая у ног хозяина? Должен лизать бьющую руку? То, что принадлежит мне, мне не принадлежит; я сам не принадлежу себе, потому что на каждое дыхание должен испрашивать позволения у Рима. О, если бы я был снова молод! Если бы мог сбросить двадцать лет… десять… пять!

Он скрежетал зубами и потрясал руками над головой; потом, под влиянием новой мысли, метнулся в сторону и вернулся к Бен-Гуру, крепко ухватил его за плечо.

— Будь я тобой, сын Аррия — таким же молодым, сильным и так же владеющим оружием; если бы у меня была обида, зовущая к отмщению — обида, как твоя, такая большая, чтобы сделать ненависть священной. Но прочь недомолвки! Сын Гура, сын Гура, говорю я…

При звуках этого имени кровь остановилась в жилах Бен-Гура; остолбенев от удивления, смотрел он в глаза араба, метавшие молнии в самые его глаза.

— Сын Гура, говорю я, будь я тобой, имея обиду вполовину меньше, чем твоя, нося подобные твоим воспоминания, я не знал бы покоя, — слова лились потоком, захлестывая старика.