Белый Шанхай

Хоть Нина и велела ему не возвращаться, он по-прежнему приходил к ней, приносил деньги и подменял ее, чтобы дать ей выспаться. Но при этом он смотрел на нее так, будто она была всего лишь кормилицей его дочки. Климу так было проще: он лишил свою любовь права голоса и надел на нее смирительную рубашку, как на опасного сумасшедшего, которого нельзя выпускать на свободу.

Нина с Климом поменялись ролями: теперь она тайком ревновала его к ребенку и выполняла родительский долг без всякой охоты и увлечения, а Клим напротив вел себя так, будто для него в целом свете не было никого дороже Китти.

Самым оскорбительным было то, что он больше не претендовал на Нину.

«Клим так и будет навещать меня время от времени? — в смятении думала она. — Или он считает, что Китти вырастет и во мне отпадет всякая надобность? Я не отдам ему ребенка — пусть даже не мечтает».

3

Записная книжка «Доходы и расходы»

Ада каждый день пытается убедить меня, я напрасно трачу силы на Китти и из моей приемной дочки все равно ничего хорошего не вырастет.

В ответ я говорю Аде, что она просто ревнует: «Обидно, когда твои мечты сбываются у других? Извини, но я не могу удочерить девушку, которая лезла ко мне с поцелуями». От этих намеков Ада зеленеет и начинает ругаться, используя богатый словарный запас такси-гёрл.

Ада ничего не понимает в детях. Китти превратилась в прелестного малыша: у нее круглое лицо с черными, как смородины, глазами, носом-кнопкой и нерезко очерченными бровями, похожими на маленькие тучки. Недавно у нее прорезались два нижних зуба, и она применяет их на всем, до чего может дотянуться — начиная с собственной ноги и кончая счетом за электричество, который Нина забыла на стуле.

Странно думать о том, что когда-то меня заботил вопрос кровного родства с ребенком. Это совсем неважно! Китти излучает счастье, как лампочка — свет, постоянно смешит меня и сама заливается хохотом. Англичане называют младенцев «bundle of joy» — «сверток с радостью» — и это лучшее описание для моей дочки.

Нина тоже не смогла устоять перед обаянием Китти — а ведь поначалу ей было тошно смотреть в ее сторону. Теперь она поет ей песенки, учит есть кашу за маму и папу и заводит с ней уморительные беседы:

— Это что за девочка? А где она была сегодня? Ходила с мамой нанимать грузчиков, чтобы они нам мебель передвинули.

Китти внимательно смотрит на Нину и на каждый вопрос отвечает громким «А-а-а…» со всевозможными интонациями — от вопросительных до восторженных. Посмотреть на это представление сбегается вся прислуга.

Если мы с Ниной на удивление быстро сроднились с Китти, то наши собственные отношения далеко не так безоблачны. Мы как будто живем в кинофильме: все вокруг черно-белое, а герои с толстым слоем грима на лицах не могут поговорить друг с другом по техническим причинам.

Картина у нас получается в жанре вестерна, столь милого сердцу шанхайских зрителей: прекрасная дама попала в беду, а ковбой-одиночка поклялся за нее отомстить.

Не спрашивайте, на кой черт ему это надо, — он и сам этого не знает. Его месть ничего не исправит и не поможет прекрасной даме, но ковбой не в состоянии терпеть наглые выходки злого шерифа: извините, но негодяй должен быть наказан.

Уайер живет в Шанхае на правах подданного Великобритании, а я — на птичьих правах. Ему все можно, мне ничего нельзя — даже требовать правосудия. Но зато я могу писать довольно ехидные статьи и публиковать их в китайских студенческих газетах, где материалы о злоупотреблениях белых чиновников принимаются на ура. Нина сказала, что я уничтожаю все, к чему прикасаюсь, — вот и проверим ее теорию на капитане Уайере!

Я стал большим специалистом по его биографии. Оказалось, что в молодости Уайер жил в Лондоне, но его «сшанхаили» оттуда. В те далекие времена из-за страха перед экзотическими болезнями никто не хотел ехать в Китай, и матросов на торговые суда набирали так: напоят парня в кабаке и силком привезут на корабль — а там жалуйся Господу Богу, если хочешь.

Прибыв в Шанхай, юный Уайер сбежал от торговцев и записался в местный отряд самообороны, из которого впоследствии выросла полиция Международного поселения. Поначалу он торговал опиумом, потом стал прикрывать чужие сделки, а когда опиум запретили, сам же стал «бороться» с его распространением.

Я искренне удивляюсь тому, что происходит в мозгу этого господина: почему он гадит там, где ест? Допустим, Уайеру плевать на город, которому он служит: он планирует выйти в отставку и вернуться в Лондон. Но тут, в Шанхае, останется его дочь — неужели он хочет, чтобы Эдна жила среди наркоманов, взяточников и бандитов? Или он вовсе об этом не думает?

Чтобы «опозорить» капитана Уайера ничего не надо выдумывать: достаточно записать его собственную речь на каком-нибудь банкете и отдать ее китайским студентам на перевод: