Белый конь

Тетя Нато положила в сумку два старинных бронзовых подсвечника, взяла платье, висевшее на стуле, оглядела его со всех сторон, аккуратно свернула и уложила поверх подсвечников. Потом тетушка ушла в комнату и вынесла простыню, внимательно рассмотрела ее, проверила даже на свет и тоже спрятала в сумку.

Было утро последнего воскресенья декабря, сырое, морозное, холод пробирал до костей. Тетка с племянником отправились на сабурталинскую толкучку.

Лука много слышал о сабурталинской толкучке. Давно мечтал туда попасть, но теперь, когда он тащил этот тяжелый саквояж, в котором лежали два подсвечника, тетушкино платье и простыня, ноги не несли его. Он просто не мог представить себе, как он будет стоять с шандалами в руках, зазывая покупателей. Вдобавок он недоумевал: если они продают эти вещи, потому что в них нет нужды, то ради чего кто-то другой станет их покупать? Поэтому сабурталинская толкучка всегда представлялась ему большой площадью, куда стекалось множество народу лишь затем, чтобы что-то продать.

Лука не знал также и того, когда тетя Нато решила продать эти вещи: сегодня утром, вчера или позавчера. Сегодня она встала раньше обычного и разбудила Луку: денег, говорит, у нас нет даже на хлеб, придется кое-что продать. Конечно, Лука не отказал ей, да и как он мог ей отказать. Ведь эти проклятые деньги ей нужны были не для себя одной! Тот хлеб, который они получали по карточкам, стоил недорого, но время от времени, желая подкормить Луку, тетушка ходила на базар, где все стоило в двадцать раз дороже.

Тетя Нато давно перестала писать письма. Должно быть, она надоела всем, кому писала, и ей больше не отвечали. Очевидно, она смирилась с судьбой. И не вспоминала ни мать Луки, ни отца, как будто их никогда и не было на свете. И на кладбище не ходила, совсем забросила могилу сестры. И сороковин не справила, хотя после похорон родственники договорились обо всем.

Тетя Нато все прежние заботы позабыла, теперь ее волновало только одно: Лука! Лука это понимал, и иногда у него даже возникало неприятное чувство досады из-за такой чрезмерной опеки, и вовсе не потому, что он был неблагодарным или злопамятным. Нет, во-первых, его никогда не баловали, и ему трудно было привыкнуть к этому, во-вторых, он жалел тетушку. Она совсем исхудала, сгорбилась и одряхлела. Несмотря на это, вставала чуть свет, а ложилась далеко за полночь. Старалась со всех сторон оградить Луку, как будто он был свечой, горящей на ветру.

Однажды, когда раздосадованный назойливым вниманием Лука необдуманно посоветовал тете Нато, чтобы она немного позаботилась о себе, потому что, если с ней что-нибудь случится, он останется совсем один на свете, старушка повалилась на тахту и весь день проплакала:

— Господи, прости меня, грешную, не дай мне умереть, пока я не увижу мальчика твердо стоящим на ногах!

У входа на сабурталинскую толкучку (там, где теперь стоит Дворец спорта) небритый дядька потребовал, чтобы тетя Нато приобрела талоны. Тетя Нато растерялась и пробормотала, — что пока у нее денег нет, а как только она что-нибудь продаст, тотчас купит талоны. Небритый дядька разозлился.

— Все вы одно и то же говорите! — сказал он, сплюнул и ушел.

Толкучка кишела людьми. Тетя взяла Луку за руку, чтобы он не потерялся, и повела в глубь базара, с трудом пробивая дорогу сквозь молчаливо снующую толпу. Потом они с трудом добрались до длинного ряда прилавков и остановились позади одного ларька.

Тетя Нато достала из сумки платье и простыню, саквояж отдала обратно Луке, а вещи для продажи перевесила через руку.

— А мне что делать? — спросил Лука и взглянул на саквояж, так как был уверен, что подсвечники придется продавать ему.

— Ничего.