Маико и Лука пошла вместе. Лука чувствовал, что Маико сгорает от нетерпения, хочет узнать, зачем Луку оставил после уроков классный руководитель, но она сдерживалась и не решалась задавать вопросы. А Луке не хотелось разговаривать, и некоторое время они шли молча. Улица была почти безлюдной. Два раза им повстречался патруль. Патрульные не спеша расхаживали по улицам, иногда останавливая прохожих и проверяя документы.
В полном молчании они миновали несколько улиц и подошли к парикмахерской. Эта парикмахерская приютилась рядом с домом Маико. Маико как будто догадалась, что Луке не хочется идти домой, и предложила: зайдем ко мне. Лука сначала отказывался, но потом согласился: ладно, зайду ненадолго.
Вокруг церкви стояли одноэтажные и двухэтажные домишки с крохотными деревянными балкончиками. Вымощенный речным булыжником дворик был чисто выметен. Лука и Маико пересекли двор и очутились за церковью возле голубой галереи. Маико достала из портфеля ключ, открыла дверь и пригласила Луку в дом.
Как только Лука вошел в полутемную прихожую, ведущую в еще более темную комнату, им овладело какое-то неприятное чувство, и он сразу же пожалел, что согласился сюда прийти. Он и сам не знал, отчего возникло это ощущение, но, едва войдя сюда, он уже мечтал поскорее очутиться дома. Он вспомнил, что обещал Андукапару вернуться пораньше. Во-первых, он должен принести ему хлеб, а входя во двор, он заметил, какая длинная очередь стояла у хлебного магазина. И во-вторых, надо помочь Андукапару клеить пакеты. Эту работу ему нашел Датико Беришвили. Он же приносил нарезанную бумагу и за каждый пакет платил Андукапару восемь или десять копеек.
Маико бросила портфель на тахту, покрытую ковром. Потом сняла синий жакет и повесила его на деревянную вешалку, прикрепленную к стене. Она взяла у Луки портфель и тоже небрежно бросила на тахту.
— Знаешь, Маико, пожалуй, я пойду.
— Посиди немного.
— Нет. Я обещал Андукапару принести хлеб.
— Я тебя не задержу.
— Нет… Нет…
— Андукапар немного подождет, ничего с ним не случится.
На застекленной веранде стояла тахта, комод и стол, покрытый клеенкой.
На столе возвышалась груда грязных тарелок.
— Вчера и сегодня с утра не было воды, — смущенно объяснила Маико, потом прошла в комнату и зажгла там свет.
Освещенная комната была намного просторнее, чем казалась ему из прихожей. Там тоже стояли стол и тахта. Вся обстановка состояла из двух никелированных кроватей, книжного шкафа, гардероба и венских стульев. С потолка на стену спускался пестрый персидский ковер, который целиком покрывал тахту. На стене поверх ковра висела выцветшая фотография женщины и мужчины в черной рамке.
— Это моя любимая тахта, — сказала Маико, быстро обошла стол и уселась на тахту среди мутак и подушек. Потом она поправила одну мутаку, подсунула ее себе под спину, вытянула ноги и удобно улеглась.
Лука как дурак стоял посреди комнаты и не знал, что делать: то ли сесть, то ли стоя наблюдать за причудами Маико. Она казалась очень довольной. Должно быть, ей нравилась тахта, которая придавала комнате уют и была, наверно, и вправду удобной.
— Я часто лежу вот так и мечтаю, — сказала Маико, — наши приходят поздно, и я всегда одна. Я очень люблю быть одна. — Теперь Маико перебралась на левую половину тахты. Опять поудобнее подложила под себя подушки и разлеглась, словно желая доказать Луке, что эта тахта для того лишь создана, чтобы такое крохотное существо, как она, могло лежать на ней, привольно раскинувшись и предаваясь мечтам.
— Хорошая тахта, — наконец признал Лука бесспорные достоинства тахты.
— Иди сюда, присядь.
— Я лучше тут сяду. — Лука выдвинул стул и сел.
— Знаешь, Лука, ты за этот год очень вырос.
— Не знаю. Я этого не замечаю.
— Да, очень… А я совсем не расту. Мама говорит, что я сразу вытянусь… Она тоже в детстве была такая, как я…
— Конечно, вытянешься…
— Хочешь, поиграем в карты.
— Я не умею.
— Ни одной игры не знаешь?
— Ни одной.
— Как смешно!
Потом наступило молчание. Молчание это длилось долго. Во всяком случае, Луке казалось, что они очень долго молчали. Лука встал и начал рассматривать фотографии, вставленные в рамки различной формы и размера. Почти на всех фотографиях была запечатлена Маико. Маико во всех видах — от колыбели до сегодняшнего дня. С родителями или одна. «Красивая, — подумал Лука, — или на снимках хорошо получается». Лука внезапно повернулся, словно хотел проверить: в самом деле Маико была красивой или казалась красивой на фотографиях.
Маико лежала на спине, устремив в потолок большие черные глаза. Лука услышал биенье собственного сердца и затаил дыхание. Потом он втянул в себя воздух, пропитанный каким-то дурманящим ароматом, и, почувствовал, как мышцы приятно расслабились и все тело незаметно охватила дрожь. Он медленно приблизился к Маико и заглянул ей в лицо. Глаза Маико были полны слез.
— Почему ты плачешь, Маико?
— Уходи!
— Хорошо, я уйду.
— Нет, пока не уходи. Побудь немного.
— Хорошо, побуду.
Скопившиеся в глазах слезы переливались через край и, блеснув, исчезали, падая на ковер.
На щеках Манко оставались мокрые полосы.