Башня Ворона

– Все меняется, – повторил я. – Иногда медленно, иногда стремительно, но меняется все. Океаны разливаются и мелеют. Горы устремляются ввысь и снова равняются с землей. Война между градом Вуксцией и Вастаи рано или поздно закончится. Ворон из Ирадена познает либо триумф, либо поражение. Уверен, людей не на шутку заботит, каким будет исход. Тебя это заботит не меньше, но только потому, что ты приложила руку к этой истории. Но я лишь валун на склоне, возникший задолго до появления града Вускции. Задолго до человечества. Какое мне дело, кто из богов захватит власть над проливом?

Воцарилось молчание.

– Я много веков прозябала в одиночестве, – молвила наконец Мириада. – Впервые этот мир явился мне в образе далекой, покрытой водой глыбы, и этот образ не менялся на протяжении множества долгих моих циклов. Я и помыслить не могла, что глыба обитаема. Более того, мне и в голову не приходило, что я не одна во вселенной. Я совершала обороты, машинально вращалась вокруг Солнца, не пытаясь ни оспорить, ни осмыслить, ни изменить свое положение. Но позволь рассказать, что предшествовало моему падению! На моих глазах столкнулись два камня, приключилось это так далеко, что больше напоминало яркую вспышку; из-за столкновения, случившегося тысячи лет назад за тысячи верст, один из камней – вместо того чтобы благополучно миновать нашу планету и возобновить солнечный цикл – рухнул на Землю. Обладай я исчерпывающей информацией, имей на руках все фрагменты мозаики, мне не составило бы труда предугадать, что и когда произойдет на расстоянии многих световых лет. Все меняется, нам ли с тобой не знать. Однако не все перемены проходят для нас бесследно.

– Может, и не все, – согласился я. – Но «не бесследно» не означает «пагубно». Впрочем, любые ненастья рано или поздно заканчиваются.

– А благодаря долголетию мы, боги, успеваем дожить до лучших времен, – подхватила Мириада.

Сгустились сумерки; люди сновали взад-вперед, то опуская, то поднимая полог, из-за чего клочок земли перед юртами то озарялся светом, то вновь погружался во тьму. Из мрака доносились цоканье оленьих копыт и приглушенное ворчание. Мириада спикировала на меня и умолкла. В чернильном небе сияли звезды. Молва гласит, их часто сравнивают с самоцветами, но лично я не наблюдаю между ними ни малейшего сходства. У самоцветов широкая палитра оттенков – от блеклых до насыщенных; не спорю, они радуют глаз, однако звездный свет ослепляет. Если, конечно, речь не идет о глыбах сродни той, где обитаем мы и которые при приближении неотличимы от луны. Но даже они для меня милее самоцветов. Не знаю почему.

В юрте жрицы шевельнулся полог, отблески костра выхватили из мрака участок вытоптанной оленями травы, и снова воцарилась темнота. Вскоре до меня донеслись легкие шаги: кто-то взбирался по склону.

– Вопрос не в том, влияют на нас отдаленные события или нет, – объявила Мириада. – Тут все очевидно: они влияли, влияют и будут влиять. Не важно как. Можно выдвигать сколь угодно обоснованные гипотезы, однако, пока событие не свершилось, полагаться на гипотезы бессмысленно. Можно строить сколь угодно обоснованные догадки, но, пока событие не свершилось, ничего нельзя утверждать наверняка, поскольку наши сведения и понимание ситуации не всегда оказываются исчерпывающими.

– По-моему, ни сведения, ни понимание не бывают исчерпывающими в принципе, – заметил я. – Вселенная слишком необъятна и непостижима.

– Воистину, – вторила мне Мириада. – Однако, повторюсь, вопрос заключается в другом. Есть ли нам до всего этого дело?

Приблизившись к нам, жрица опустила на землю миниатюрную лампаду и пала ниц:

– О Сила и Кротость! Незыблемый и непоколебимый! Только на тебя уповаем.

– Она точно явилась не поболтать, – шепнул я Мириаде.

– И часто жрецы ходят к тебе поболтать?

– Эта часто.

Нынешняя жрица родилась у подножия моего холма и еще малюткой наведывалась ко мне с разговорами. Поначалу она лепетала на разные лады, притворялась, будто показывает мне найденный по дороге листик или камушек. С возрастом ее речь сделалась внятной, теперь девочка устраивалась подле меня и говорила обо всем подряд: о том, что ела на завтрак, что ей рассказывала накануне мама, какие формы принимают облака. А иногда молчала в унисон. Никто в становище не удивился ее намерению стать жрицей, хотя молва гласит, будто наставник был потрясен, узнав, что она самостоятельно выучилась читать символы, до всего дошла своим умом, слушая и созерцая. После окончания обучения она по-прежнему взбиралась на склон и, привалившись ко мне, рассуждала о разном: от просьб соплеменников до всяких пустяков.

– В минуту отчаяния, – вещала жрица, глухая к нашему диалогу, – мы взываем к тебе. Там, где не справляются другие боги, вся надежда на тебя.

– Льстит, – констатировал я, – и обращается ко мне по всей форме. Хотя обычно не церемонится. Значит, у нее деликатная и непростая просьба.