И, может быть, у Сартака тоже, потому что его лицо выражало печаль. Горе и трепет, и, возможно, что-то бесконечно более нежное, когда он сказал:
— Еще одна история для рассказа о Стреле Нейта.
Она снова наклонила голову, с улыбкой приняв похвалу остальных. Фалкан хлопал так, как только мог, и потребовал еще одну песню.
Несрин, к ее удивлению, угодила им. Счастливая, яркая горная песня, которой научил ее отец, песня стремительных потоков среди цветущих полей диких цветов.
Но даже когда наступила ночь, пока Несрин пела в этом прекрасном горном зале, она чувствовала взгляд Сартака. Отличающийся от всех взглядов, которые он ей когда-либо дарил.
И хотя Несрин говорила себе, что должна отвести взгляд, она этого не сделала.
* * *
Несколько дней спустя, когда Фалкан полностью исцелился, они осмелились отправиться к трем другим сторожевым башням, которые обнаружила Хоулун.
Они ничего не нашли в первых двух, которые были достаточно далеко и требовали отдельных вылазок. Хоулун запретила им устраивать лагерь в дебрях, поэтому, чтобы не испытывать ее гнев, они возвращались каждую ночь и оставались на несколько дней, чтобы позволить Кадаре и Аркас, сладкому ракину Борте, отдохнуть от тяжелого давления.
Сартака раздражало одно только присутствие оборотня. Он смотрел на Фалкана так же осторожно, как это делала Кадара, но по крайней мере пытался время от времени с ним разговаривать.
Борте, наоборот, завалила Фалкана бесконечным потоком вопросов, в то время как они прочесывали руины, которые были немногим больше, чем каменные валуны.
«
«
Но, посетив две сторожевые башни, они ничего не нашли: почему они были построены и с кем сражались эти древние стражи — или как они победили их.
И покидая одну башню… Несрин подсчитала дни и поняла, что три недели, которые она обещала Шаолу, закончились.
Сартак тоже это знал. Он разыскал ее, когда она стояла в одном из гнезд ракинов, любуясь птицами, отдыхающими, чистящими перья или летящими. Она часто приходила сюда в более спокойные часы, просто чтобы наблюдать за птицами: их проницательный интеллект, их любящие узы.
Когда он появился, она прислонилась к стене рядом с дверью. В течение нескольких минут они стояли, наблюдая за брачной парой, которые терлись носами друг с другом, прежде чем один прыгнул к краю массивной пещеры и прыгнул вниз в пустоту.
— Вон тот, — наконец сказал принц, указывая на красновато-коричневого ракина, сидящего у противоположной стены. Она часто видела его, в основном, отмечая, что он одинок, никогда не посещаемый всадником, в отличие от других. — Его всадник умер несколько месяцев назад. Спрятался у него на груди и умер. Всадник был стар, но ракин… — Сартак грустно улыбнулся птице. — Молодой, ему даже нет четырех.
— Что происходит с теми, чьи всадники умирают?
— Мы предлагаем им свободу. Некоторые улетают в дебри. Некоторые остаются, — Сартак скрестил руки на груди. — Он остался.
— У них когда-нибудь появляются новые всадники?
— У некоторых. Если они принимают их. Это выбор ракина.
Несрин расслышала приглашение в его голосе. Прочла это в глазах принца.
Ее горло сжалось.
— Наши три недели истекли.
— Да, истекли.
Она полностью осмотрела принца, наклонив голову назад, чтобы увидеть его лицо:
— Нам нужно больше времени.
— Что ты сказала?
Но ей потребовалось много времени, чтобы понять, как написать письмо Шаолу, а затем передать его самому быстрому посланнику Сартака.
— Я попросила еще три недели.
Он наклонил голову, смотря на нее с неумолимой твердостью.
— За три недели может произойти многое.
Несрин заставила себя расправить плечи, подбородок поднят.
— Тем не менее, когда они закончатся, я должна вернуться в Антику.
Сартак кивнул, хотя что-то вроде разочарования мелькнуло в его глазах.
— Тогда я полагаю, что ракину в гнезде придется ждать, пока другой всадник не придет.
Это было день назад. Разговор, который оставил ее неспособной слишком долго смотреть в направлении принца.
И сегодня, во время часового полета, она бросила взгляд или два в ту сторону, где летела Кадара, с Сартаком и Фалканом на спине.
Сейчас Кадара широко развернулась, заметив последнюю башню далеко внизу, расположенную на редкой равнине среди холмов и вершин Таванских гор. Поздним летом он был наводнен изумрудными травами и сапфировыми ручьями — руины немного больше, чем куча камня.