Башни земли Ад

Тогда Баязиду удалось победить. Сломить непокорных сербов. И первое, что он сделал, отпраздновав победу, — послал задушить своего брата. Чтобы у того и мыслей не возникло претендовать на трон. И вот теперь настал его собственный черед. Круг замкнулся. Баязид огляделся еще раз. Никого из приближенных рядом уже не было. Значит, вот так вот, настал и его черед. И теперь его собственные дети, его сыновья, вцепятся в глотку друг другу голодными шакалами, оспаривая хотя бы остатки добычи предков… Почему же он решил, что Аллах немилостив к нему? Очень даже милостив. Он не даст увидеть крах империи, низость и предательство тех, кто ближе всего стоял у трона.

— Вот он, вот он! — неслось уже отовсюду. Великан, призывавший в помощники святого Марка, что-то выкрикнул, и вокруг султана, выставив перед собой щиты и убрав копья, начали строиться подбежавшие наемники. С другой стороны, навстречу им, также оградившись щитами, двигались воины братства святого Георгия.

— Живым брать! — рявкнул бородач, и приказ этот облетел смыкающийся круг. Баязид не понимал слов военачальника, но видел, что стена щитов все ближе и ближе. Еще немного, и его просто зажмут, как створки раковины ничтожную песчинку. Баязид обвел глазами наполненные торжеством лица окружавших его воинов. «Не в каждом бою можно победить, но в каждом можно погибнуть с честью».

— Иншалла! — закричал султан и с каким-то радостным возбуждением рванулся к пиратам. Те резко выставили щиты. Баязид скользнул вниз, отжимая плечом нижний угол одного из них, и что есть силы рубанул ятаганом по ноге. Его противник взвыл от боли и с размаху вонзил свой меч между лопаток султана.

— Живы… — крик смолк, и над полем боя вдруг повисла тишина, если только может быть тишина на поле боя, оглашаемом криками раненых, конским ржанием и радостным карканьем воронья.

— Такова воля Аллаха, — прошептал, едва шевельнув губами, султан и улыбнулся, ожидая, когда прекрасные небесные пери распахнут ему свои объятия и усмирят невыносимую боль.

Джиакомо Сфорца, не скрываясь, начал разглядывать Дюнуара, точно не веря своим глазам. Должно быть, впервые в жизни кондотьер увидел перед собой человека еще более рослого, чем он сам. Но по всему выходило, что глаза не подводят. Предводительствующий железными баталиями рыцарь в алой котте с золотыми драконами стоял возле опустевшего султанского шатра, оживленно беседуя о чем-то с его приятелем Камделем и его соратником, балагуром-лучником по прозвищу Лис. Ветер доносил до Сфорца лишь отдельные фразы.

— Да что толку? — отвечал бородач, опираясь на двуручный меч. — Этот ходячий рефлектор отобрал у нас победу. Столько труда, и все коту под хвост.

— Ты преувеличиваешь, Мишель, — покачал головой Вольтарэ Камдель. — Победа над Баязидом доказала всем, кто после Никопольского разгрома утратил веру в себя, что врага можно бить. Причем силы у нас были примерно одинаковые.

— И что? Ты думаешь, — недобро усмехнулся Дюнуар, — теперь все, кто способен держать оружие, бросятся записываться добровольцами? Даже если так, их надо обучить действовать единым строем, а с этим, можешь себе вообразить, какие будут проблемы. Там же не разбойники с большой дороги, которых за изгородью ожидает виселица. Там же, с позволения сказать, достойные люди. Зато в минусе — можно не сомневаться: теперь союзу между Тимуром и султаном Османской Порты пришел конец. Железный Хромец без малейших колебаний приберет к рукам наследство погибшего союзника. Посадит на трон кого-нибудь из сыновей, или других родственников Баязида, кто окажется посговорчивее, и уже ничто не помешает Тимуру насмерть стать в проливах и оттуда последовательно, без спешки, двигаться на Европу.

— Мануил с Хасаном, — напомнил Камдель. — Хотя Мануил… — Он приложил руку к груди, точно выражая глубокую скорбь, и замолчал.

Как ни силился Джиакомо Сфорца, не мог понять, отчего у этих троих вдруг стали такие суровые лица. Даже вечно насмешничающий Лис выглядел непривычно серьезным.

Внизу у подножия холма на широком поле битвы последними угольками костра догорало сражение. По всему полю разбрелись солдаты, вырвавшие победу у Баязида своей невероятной стойкостью и дисциплиной. Теперь каждый был занят любимым делом: снимал с трупов драгоценности, забирал великолепные турецкие сабли, рубившие куда лучше их европейских сестер, стаскивал с мертвых сипагов изукрашенные золотым тиснением сапоги и дорогую, местами пробитую одежду. Порою воины находили кого-то из раненых товарищей и звали на помощь соратников. Порою останавливались, качали головой, доставали из-за пояса кинжалы и оказывали последнюю услугу милосердия раненому врагу, отсылая того к праотцам. Еще несколько часов, и можно было поспорить, никому бы не удалось отыскать на поле никого живого, ни одной ценной вещи.