Басаргин правеж

В первый день марта, когда уже теплое по-весеннему солнце начало чернить сугробы, нарезая в них глубокие борозды и трещины, а печи съедали за день втрое меньше дров, нежели на Крещение, в ворота подворья подьячего Басарги Леонтьева постучал гонец в синем с золотым шитьем кафтане. Выпив вина, он достал из объемистой наплечной сумки грамоту, передал боярину, после чего поклонился, прыгнул в седло и выехал на улицу, тут же пустив скакуна в рысь. Умчался прочие послания развозить.

— Что там? — поинтересовалась Мирослава, выйдя на крыльцо в одном только платье иноземного покроя и в песцовой душегрейке.

— Иоанн Васильевич, оказывается, о разбойниках терских не забыл, — развернув свиток, ответил опричник. — Писарь извещает, что суд на утро послезавтрашнее определен. Вестимо, в Москве государь ныне. А мы и не ведаем.

— Со своим капризом монашеским он и от двора достойного, и от свиты отказался, — вздохнула княжна. — Интересно, каково супруге его живется, Марии Темрюковне, в монастыре слободы Александровской? Нешто и она тоже в келье тоскою мучается, как я в обители Горицкой?

— Скоро узнаешь, любая моя, — поцеловал ее в лоб Басарга. — На боярском суде самые знатные люди сберутся. Может статься, с кем и сговорюсь.

— Не так, — поправила княжна, взяла ладонями за щеки, опустила лицо ниже к себе и крепко поцеловала в губы.

Стыдиться любовникам было некого. Побратимы Заболоцкий и Булданин, пользуясь отсутствием новых царских приказов, отъехали в свои поместья к женам, а Софоний, вроде и оставаясь у друга на постое, исчезал где-то по нескольку дней, по возвращении отсыпаясь целыми днями, после чего лихо натирался во дворе снегом, переодевался в чистое и, весело побалагурив о свежих лубках базарных, слухах московских и девках на выданье, снова исчезал на несколько дней.

Холоп и служанка благоразумно старались на глаза хозяевам не попадаться — дабы лишних поручений не получить, и посему дом оставался для двоих пустым и тихим, окружая Басаргу и Мирославу безмятежностью и покоем. Ласкать друг друга, целовать, предаваться утехам можно было где угодно, не оглядываясь по сторонам и ни о чем не беспокоясь. Словно вернулась юность, жадная страсть первой встречи и первого свидания, словно и не было шести лет, проведенных вместе, не было общих детей, не было размолвок и расставаний. Каждый поцелуй снова казался первым, а каждая близость — воплощением мечты.

— Ты только поручителя искать не торопись, — чуть отодвинувшись, попросила княжна. — Государь согласие дал, и сие главное. А нам теперь главное сего не испортить, посмешищем себя не выставить али глупцами. Лучше подождать, но такого союзника исчислить, на какового, ровно на скалу, опереться выйдет. Какого оспаривать никто и не подумает.

— Как скажешь, — пожал плечами опричник. Тем более что, как Басарга ни думал, но подходящего поручителя придумать так и не смог.

— Умница, любый мой… — Его уста снова замкнул сладкий, как персидский инжир, поцелуй.

Боярский суд состоялся в думной палате кремлевского дворца — помещении пусть невысоком, но просторном, со многими окнами, тридцати шагов в ширину и полтораста в длину. Стены палаты были обиты темно-коричневым сукном с серебряной вышивкой, вытянувшиеся вдоль стен лавки укрыты цветастыми татарскими коврами. Особо, на государевом месте, возвышался трон — резной, из плотного красного дерева, украшенный местами узорными пластинами из слоновой кости. Здесь все было сделано и не богато, и не бедно; красиво, но не вычурно, все необходимое, но ничего лишнего. Помещение для работы, а не праздности.

Первым в думную палату, понятно, явился Басарга с зачинщиками разбоя на Терском берегу: с Потапом Рябуном, Урсусом-варягом, Никодимом Ледяным. Дабы было кому ответить, коли к татям у бояр вопросы появятся. Опасаясь задержек и препятствий в Разбойном приказе, подьячий отправился в тюрьму заранее — но узников отдали ему без проволочек. Потому и во дворец боярин Леонтьев пришел задолго до всех остальных. Четверо стрельцов, выделенных для охраны татей, сдернули с плеч разбойников тулупы, оставив в одних полотняных рубахах, со связанными за спиной руками, поставили на колени.

Думные бояре стали подтягиваться только через полчаса — по двое, по трое, по одному. Все в тяжелых московских[18] шубах, с посохами, в высоких бобровых шапках. Басарга знал далеко не всех. Все же в свите не состоял, от дел придворных был далек. Но с иными был знаком… Увы, недостаточно близко, чтобы обращаться с просьбами.