Басаргин правеж

— Ты же подьячий, боярин! Нешто своей-то волей не можешь справедливость утвердить? Известное дело, любой-то боярин, любой староста пойманного татя вешать в полном праве! Так чего тянуть?! Увидеть желаю сие чудесное зрелище.

— А потому, как ты иск подавал, — пропустил мимо ушей его слова опричник, — то и тебе туда ехать.

Откупщик, поджав губы, хмыкнул. Снова полез под шубу:

— Чего тянуть, боярин-то? Давай здесь с делом-то сим покончим. Ведомо мне, в полном ты своем праве. Быстро-то и по справедливости.

— Суд такие дела решает, не я.

— Время жаль понапрасну-то терять. Дело-то ясней ясного.

На стол лег еще один тяжелый кошель.

— Я государю служу, купец. Не тебе, — покачал головой Басарга. — Посему по царским законам дела вершить стану, а не по своеволию или обычаям местным. Добром поедешь али вязать надобно?

— Да добром-то добром, — усмехнулся откупщик. Правда, безо всякого веселья. — Коли только в Москве увидеть-то выйдет, как душегубов вздергивают, то уж съезжу.

— Тогда собирайся. — Опричник выпил еще кубок и, решительно развернувшись, отправился к себе.

Однако, войдя в светелку, обнаружил там сразу трех разительно различающихся внешне девок: светлую, темноволосую и рыжую; большегрудую и совсем плоскую, широкобедрую…

— Никого не отпущу! Пошли вон отсюда! — рявкнул подьячий. — Тришка, паршивец, ты пропустил?

— Ты погодь, боярин-то, не горячись, — подал голос седобородый щуплый старик в вытертом заячьем тулупе, что сидел за столом на сундуке, поставив подбородок на клюку, вырезанную из соснового корня. — Не со зла-то твой холоп двери открыл, а Бога ради, слова моего послушав. Ступайте, девоньки, дозвольте-то наедине с человеком царским поговорить…

Простая одежда, смелость в речах и возраст гостя пригасили гнев опричника. Не иначе, старец среди местных людей блаженным числится. Такая уж у юродивых манера: где нагишом с прибаутками попляшут, а где степенную речь заведут. Где молятся истово, а где слово важное на ухо шепнут.

Басарга посторонился, выпуская баб, закрыл за ними дверь, перевел взгляд на гостя.

— Я дряхл и слаб, — не снимая подбородка с посоха, продолжил свою речь старик, — смерти-то не боюсь, давно уже дожидаюсь. Посему скажу тебе прямо: недобрым-то людям ты служишь, с бесами и злобой черной-то связался, беда за тобою идет. Гореть в аду тебе предречено, коли-то не одумаешься. Однако же мы тоже нечисты. Грех душегубства на нас лежит, того отрицать не могу.

— Кто ты таков, вещун? — поинтересовался боярин.

— Никто, боярин, — поднял на него бесцветные глаза старик. — Голос я, каковым-то с тобою берег Терский беседует. Общество меня прислало, о суде-то своем известить.

Басарга Леонтьев молча кивнул. Как это нередко случалось, устами блаженных народ земной свое мнение власти Божьей высказывал. И представителем власти здесь, в северных краях, ныне был он, царский опричник, подьячий Монастырского приказа.

— Так решило общество, что грех-то смертный есть и за то виновных покарать ты вправе. На дурной поступок зачинщики-то людей многих смутили. Имена оных тебе ведомы. Потап Рябун, Урсус-варяг, Никодим Ледяной. Они артельщиков-то своих и соседей на душегубство подбили. Их можешь смертию казнить, то тебе и для сыска надобно, и государю о сем доложиться удобно. Семьи убиенных-то община на свой кошт возьмет, вдов прокормит, детей вырастит. Остальных же повязанных, боярин, тебе по совести отпустить-то надобно. Полста мужей крепких, боярин! Это же всему краю разор. Кто в море ходить-то станет, тони править, лес рубить? Семьи многие есть что станут? Тех же вдов и сирот-то кормить кто станет? Коли мужиков изведешь, так ведь и семьи погибших безвинно без куска оставишь.

Старик выложил на стол звякнувший металлом замшевый кошель. Не такой тяжелый, какими откупщик Бачурин разбрасывался, но все же немалый.

— Тебя, знамо, тоже живота-то лишить пытались. Но ты за то не серчай. Спужались. Ты же человек служивый, тебе смерти бояться-то не к лицу. Общество наше небогатое, большого откупа за помилованных разом-то дать тебе не сможет. Однако же на себя тягло возьмем по пятку рыб-то хороших тебе от семьи каждое лето класть, по пуду соли. Девок ладных присылать станем, дабы прислуживали-то да веселили… Ну, знамо, их не от семьи, а от всего общества, и не в лето раз, а как прежняя надоест. А соль и семгу… Скольких помилуешь, со стольких-то и тягло.

— Один Бог на небе, один царь на земле, — подумав, ответил Басарга. — Иоанн Васильевич есть помазанник Божий, и посему токмо его суд решать станет, кто прав, а кто виновен и какой мерой кого карать. Его волю исполнять стану и общество заставлю.

И Басарга уже который раз за день красноречиво отворил дверь.