Барсук

Внутри себя я рыдаю от боли. Никто меня не слышит. Никто не приходит ко мне. Только они, а они не дают мне любви.

Среда, 11 ноября, шестью годами ранее

Всю дорогу домой из отеля Ян Апельгрен боролся со своими чувствами. С разочарованием. Горем. Гневом. С другими чувствами, которым даже не мог подобрать названия. Он хотел хлопнуть дверью, когда пришел домой, но удержал гнев внутри и, наоборот, закрыл дверь нарочито осторожно, бросил дождевик на пол и уставился в глубину пустого, темного дома.

Свет он зажег, только когда вошел на кухню. Свет люстры отражался в золотом виски, который он начал пить прямо из горла. Смешавшись с кровью, алкоголь превратился в ядовитую смесь. Только сейчас, в сердце их с Терезой общего дома, он смог разобраться в чувствах. Осознание затемнило разум, как сажа от горящего топлива. А чувствовал он ненависть.

Он ненавидел Терезу. Ненавидел ее за то, что она предала его, за полное отсутствие уважения с ее стороны. Это чувство имело вкус крови, приправленной виски. Алкоголь жег горло и разливался в груди кусающим жаром. Он потрогал языком клыки и представил, как в глотку течет густая, теплая кровь. Потом он потряс головой и решил направить фантазию в правильное русло.

Бутылка ритмично ударялась о бедро, когда он спускался в подвал и включал компьютер. Он снова открыл рукопись. Пальцы дрожали над клавиатурой. Они хотели писать. Он нуждался в этом. Но ничего не происходило. Экран снова беспощадно светил ему в лицо белым светом. В голове сразу стало так же пусто, как на мониторе перед ним. В то же время алкоголь стал брать свое. Ян ударил по столу кулаками, схватил бутылку и начал пить большими глотками. Короткий, царапающий звук, будто от когтей, по стене снаружи пронзил его, так что волосы встали дыбом. Он поднял глаза от экрана и внимательно посмотрел на стену.

Снова послышался скрежет — на этот раз медленный и протяжный. Ян встал и приложил ладонь к стене. Через бетон он ощутил слабую вибрацию. Он ответил, проводя ногтями, словно когтями, по стене. Они застревали в неровностях обоев и подпрыгивали, когда зазубрины исчезали. Скрежет пропал, и на его место пришли шепоты. Они были громче, чем когда-либо, будто любовница шептала ему на ухо признания.

Взгляд упал на старую пишущую машинку. Он закрыл компьютер и вставил в машинку лист бумаги. Сопротивление в барабане и треск, когда он прокручивал бумагу наружу, запустили по нервной системе волны удовольствия. Клавиши опускались под давлением пальцев. Слова проявлялись под вальс клавиш на длинных тонких молоточках. Чем сильнее он нажимал на клавиши, тем чернее становился текст. Щелкающий звук вибрировал между стен, пока слова медленно приобретали форму на бумаге. Дело шло медленно, но приносило ему неведомое много лет удовлетворение.

Результат вышел кратким, но наполненным всей той силой, которая должна быть у свежей рукописи про Турваля. Но это не Турваль. Это что-то совсем другое. Что-то мрачное и опасное. Это его месть, вышедшая из пальцев.

Он писал под скрежет когтей по наружной стене, под толкающие его вперед шепоты. Пока клавиши все быстрее стучали по валику пишущей машинки, скрежет превратился в грохот. Плашки на полу загремели, когда со стен начала слетать штукатурка. Упрямый треск пишущей машинки смешался со стуком под кафельным полом в нарастающем крещендо. Звонок, возвещавший о конце ряда, раздался одновременно с оглушающим треском разбитого камня. Что-то — или кто-то — проломил пол.

Они здесь. Существа, описанные им на бумаге, оказались у него в доме. Тяжелые шаги слышались из кладовой. Он продолжал непрерывно печатать, даже когда почувствовал на шее влажное дыхание и тяжелый запах земли наполнил его ноздри. Текст давал ему силу. Ничто не могло ему навредить, даже существа, царапающие стены острыми когтями. Не во время писания. Пока он пишет, он неуязвим.

68

Если бы я мог осмелиться, то сделал бы это. Но они не дают мне умереть.

Четверг, 3 ноября

Две патрульные машины и гражданская полицейская машина Сесилии медленно ехали по грунтовой дороге через перелесок. Гравий трещал под шинами. Лес поредел, и они выехали на поле. Фары осветили полосу тумана, медленно заползавшего между тремя домами, стоявшими в ряд на опушке.

Сесилия разглядывала последний дом в ряду. Кровь бурлила от ожидания. Время пришло. Вот тут он живет.

На почтовом ящике из выцветшего пластика висела причудливая этикетка, распечатанная на принтере. Юханссон. Когда-то этикетка была белой, но от времени стала светло-коричневой. Покосившаяся деревянная калитка висела перед простой каменной дорожкой, ведущей к двери. Деревянный фасад темно-зеленого цвета помогал дому сливаться с ландшафтом. Голубоватый свет из окон разливался по заросшему газону, меняя оттенки в такт цветам телепередачи.