Баламут

— Гадаю: куда пропал мой обольстительный незнакомец? — закричала пьяная девица. — А он… ха-ха-ха! Непорочную Дашуру пытается совратить.

Астра бесцеремонно обняла Егора за отрочески тонкую, побурелую от загара шею, припала к его щеке своей щекой.

— Пойдем пропивать, глазастое чудо, нашу любовь! Пойдем!

— Ты, Даш, не серчай… мы с тобой завтра потолкуем. Авось я здесь еще якорь брошу. Хотя и говорят, что шар земной велик, а места под солнцем на нем не так уж много осталось. — И Егор, не говоря больше ни слова, покорно поплелся в «гостиную» в обнимку с девицей.

А Дашура, влетев в свою комнату, упала вниз лицом на кровать, рядом с мирно посапывающим Толиком, даже во сне не выпускавшим из рук потешной обезьянки — игрушки инвалида.

Так велико было Дашурино горе, что она даже не зарыдала. В ней все как бы онемело. И ей казалось, что с минуты на минуту у нее разорвется на части сердце.

Глава восьмая

Очнувшись перед рассветом от замогильного оцепенения, Дашура спросила себя, поворачиваясь на бок: «Кто, ну кто из них бессовестно врал: тихоня Нюся, наставница детей, или он, Егор, такой жалкий, весь извертевшийся, и все еще… и все еще… любимый?»

А потом она снова впала в ознобное забытье. Разбудил Дашуру не то гулкий, хлеставший по окну ливень, не то ветер, бухавший соскользнувшим с крючка ставнем.

«Неужели сызнова закуролесила непогода?» — подумала Дашура. А приподняв голову, увидела в рябом от дождя окне Федота, дубасившего по раме кулаком. На фоне чумазого серенького неба бороденка деда казалась молочно-кисельной.

— Выйди на час, Дашура! — орал Федот. — Давай, давай… случай такой вышел.

Опустив на пол одеревеневшие ноги, налившиеся свинцовой тяжестью, Дашура не сразу встала, не сразу сделала и первый шаг.

«Ну, чего ему, старому, приспичило ни свет, ни заря?» — посетовала Дашура на Федота, идя в сени.

Когда же она распахнула не запертую на ночь дверь, то увидела сидевшую на чурбаке молодую губастую девчонку в дубленой шубе нараспашку. Голова ее была безжизненно откинута назад. Голову девушки бережно придерживал руками стоявший позади парень, перепуганный насмерть, — бледный, остроскулый, с редкими черными усиками.

— Помогай, Дашура, беде! — махая руками, зычно кричал, задыхаясь, Федот. — Они с того берега из поселка… чуть не потопли, окаянные души! Я их на своей бударке из затора вызволил. А молодку… того самое… родить приспичило, прости господи!

Вокруг было тихо. Собирался дождь. В мягкой сырости вяло наступающего утра, напоенного и солоноватым дыханием моряны и отволглым запахом оттаивающей земли, Федотовы беспорядочные выкрики, думалось, разносились по всей Осетровке.

Дашура еще раз как-то безучастно глянула в измученное жуткими страданиями лицо будущей матери. И, окончательно приходя в себя, сказала:

— Давайте ее в дом… на койку положим.

Вдвоем с нерасторопным парнем они кое-как дотащили тяжелую, огрузневшую роженицу до женской комнаты.

Вытирая ладонью пот со лба, Дашура проговорила шепотом, не глядя на парня:

— Лети на медпункт за фельдшерицей. А я пойду титан растоплю. Тут без горячей воды не обойдешься… Ну, чего столбом стоишь?

После этих ее слов коренастого парня в тяжелых резиновых сапогах как ветром выдуло из комнаты.

Поправив в головах забывшейся женщины подушку, Дашура на цыпочках тоже направилась к выходу, даже не глянув на стоящую у окна койку Астры.

— Федот Анисимыч, принесите-ка, пожалуйста, кизячков из сарая, — попросила Дашура топтавшегося в прихожей деда.

— Это мы могем… это мы единым часом! — засуетился дед, нахлобучивая на голову свой рваный собачий треух.

Дашура возилась на кухне, когда в прихожей по-бабьи завопил Бронислав Вадимыч:

— Огра-абили! Ай-яй-яй… Дашура, меня огра-абили-и!

Он был в исподнем белье, босиком. Остановившись в дверях кухни и покачивая из стороны в сторону зажатой между руками головой, снова запричитал:

— Деньги… во-восемьдесят… ой-ой-ой… во-восемьдесят четы-ыре рублика… тюремщик, каторжник этот…

— Ну, чего вы мелете всякое с пьяных глаз? — негодующе, не сдерживая себя, крикнула Дашура. За все годы работы в Осетровском доме для приезжих у нее не было никаких недоразумений, никаких происшествий. И вот вам — нате!.. — Где у вас были деньги? — возмущенно спросила Дашура.

— В головах… под подушкой. Я… я помню: ложился и под подушку их. А сейчас хвать, а денег нет. Ни денег, ни тюремщика вчерашнего. — Бронислав Вадимыч икнул и, чертыхаясь, потребовал: — Вызывай милицию! Милицию сюда!

— Дайте пройти, — Дашура оттолкнула с дороги тучного детину, от которого за километр несло сивушным перегаром, и побежала в «гостиную», а из нее вихрем влетела в «мужичью» комнату.

На табурете сидел, обуваясь, заспанный Михаил Капитоныч. Егора в комнате не было.

— Сдается мне, Андревна, в историю мы влипли, — сказал, морщась, Михаил Капитоныч. — Вчера они пили, скоты, вместе, а поутру… один сбежал, а второй старухой вопит.

Не говоря ни слова, Дашура метнулась обратно в «гостиную», а из нее во вторую комнату, куда полчаса назад была положена беременная молодайка.