Баламут

— Грандиозно! — с неистовой пылкостью воскликнула Астра, бешено хлопая в ладони.

Здесь-то и случилось самое непредвиденное. Как ни готовилась Дашура к встрече с Егором, как ни желала она воем своим исстрадавшимся сердцем увидеть его, она не предполагала, что встреча эта произойдет вот сейчас и так обыденно просто.

Распахнулась вдруг дверь из «гостиной», и в прихожую вошел, слегка шаркая правой ногой, Егор, — невероятно худущий, отчего он казался еще выше, чем был на самом деле.

— Вы, наверное, мать-хозяйка в этом заведении? — спросил он, сразу заметив растерявшуюся Дашуру, не успевшую убежать к себе в комнату.

У Дашуры занялся дух.

А Егор еще раз, более внимательно глянул ей в лицо.

— Дашура?.. Ты ли это? — почему-то шепотом спросил он немного погодя. — Или я ошибаюсь?

Беря себя в руки, Дашура тоже негромко сказала:

— Нет… Нет, Егор, ты не ошибся.

Она попыталась улыбнуться, но не смогла. Из глаз брызнули слезы — помимо ее воли. И как бы оправдываясь, она виновато добавила:

— Это с ветру у меня… На почту ходила, а с Волги…

— Как ты сюда попала? — теперь Егор совсем близко подошел к ней. — Я тебя искал. Ну, после того, когда я в отпуск в Тепленькое приезжал… после того, что между нами было. Месяцев через пять, должно быть, я письмо для тебя на сестру посылал. — Он помолчал. — Я тогда в Махачкале… и с работой, и с жильем неплохо устроился. Ну, и хотел, чтобы ты приехала, а сестра…

— А что сестра? Что она тебе написала? — спросила Дашура с дрожью в голосе, жадно глядя ему в лицо — осунувшееся, невероятно постаревшее. Лишь глаза, одни глаза были того, ее Егора — жаркие, отважно-дерзкие, да еще родинка-фасолина на упругом подбородке, которую он передал в наследство Толику.

— Сестра написала… Что она тогда написала? Да, как это принято говорить: твоя Дашура скрылась в неизвестном направлении.

— Неужели… она так и написала? — переспросила Дашура, надеясь, что она ослышалась.

— Да: уехала, мол, а куда — никто не знает: ни родные, ни знакомые. — Егор закурил толстую, дорогую папиросу. На щеках его набухли желваки. — И на меня тогда злость нестерпимая напала… Ох, и психанул же я! Райка Воронович — помнишь? — с нашей улицы, завлекала, завлекала, три года с ней переписывался, а она потом кукиш мне показала: за директора универмага в Самарске замуж вышла. Ну, а тут еще и ты… «И Дашурке, думаю, я тоже стал не нужен, а ведь давно догадывался — любит. И она, нате вам — будто в воду канула, ни слуху ни духу!»

Егор жадно затянулся. С ярко вспыхнувшего кончика папиросы посыпались искры, и лицо его малиново осветилось и сразу помолодело. Что-то монгольское сквозило в облике Егора: и в черноте жестких волос, и в сухой смуглости кожи.

Ей, Дашуре, о многом нужно было рассказать Егору: и о том, как бедовала она после его отъезда из Тепленького, и о том, как по злой воле его сестры попала в эту неизвестную дотоле Осетровку всего лишь за день до родов, и о годах несладких, прожитых здесь, среди чужих людей, но она ничего не сказала. Она лишь молвила, с трудом отводя от Егора взгляд, хотя ей и хотелось смотреть, смотреть и смотреть ему в глаза:

— А как ты жил… эти годы, Егор?

Он еще и еще раз глубоко затянулся.

— Как жил, говоришь? По-разному, — Егор повел плечами — худыми, во широкими и крепкими. — Всякое было — и хорошее, и плохое.

— Не женился?

— Были случаи — сходился. Раза два сам бросал — стервы подлые попадались. Но бросали и меня. Одна была — шикарная блондинка. Кажется, чуть ли не на руках ее носил, а она… она к другому ушла. — Егор устало вздохнул. Помолчав, улыбнулся, как-то хищно ощерясь. — Плохого, пожалуй, было больше в моей развеселой житухе. А когда из-за одного мерзавца нежданно-негаданно за решетку попал… целый год ни от кого доброго слова не услышал, а та, которая клялась в вечной любви, на второй же день после суда надо мной смылась, прихватив все мои мало-мальски приличные шмутки… За этот год все у меня в душе перегорело, и теперь ни во что не верю — ни в любовь, ни в честность, ни в справедливость!

— Ну, что ты говоришь, Егор! — испуганно вскричала Дашура. — Нет, нет… и любовь, и верность, и добрые люди… ты только повнимательнее оглядись вокруг, на мир нашей жизни, — она подняла из-под ног упавший с головы полушалок. — Приглядись, Егор, и сам…

— А ты… ты совсем не стареешь! — сказал он, не слушая Дашуру. И потянулся, чтобы коснуться огрубевшей — в мозолях и ссадинах — ладонью ее пушистых, пахучих волос, падавших волнами на плечи. — Чай, тоже не безгрешна? Сколько разных петухов у тебя тут бывает!

— Не надо, — Дашура отвела его руку. — Как у тебя, Егор, язык повернулся… говорить мне эдакое?

И тут она внезапно почувствовала сердцем, что уже нет и никогда не будет того Егора, которого она ждала все эти долгие годы. Да и был ли он когда-нибудь таким, каким Дашура представляла его в своем воображении? В пяти-семи шагах от них спал его сын Толик, о котором Егор ничего не знает, да и знать, должно быть, не желает.

И опять из глаз Дашуры брызнули слезы. И она, наверно, разрыдалась бы, но в это время из «гостиной» выпорхнула Астра.