Баламут

Все ее дети, начиная с только что просватанной за счетовода сельпо Лизочки и кончая четырехлетним сопливым Игорьком, тоже косящим, как и мать, слушали, затаив дыхание, эту визгливую брань.

Дядя сидел-сидел, бледнея и морщась, а потом встал и молча ушел в спальню.

— Вы напрасно, тетечка, расстраиваете себе нервы, — взяв себя в руки, сказала Дашура. — Не бойтесь, в тягость вам не буду. Вот подыщу угол и уйду. Только… не забывайте только о своих девочках — их у вас пяток. Еще не известно, что их ждет впереди.

И, не прибавив больше ни слова, полезла на печку. Она проплакала всю ночь, уткнувшись мокрым лицом в рваный пиджачишко, заменявший ей подушку.

В феврале заботливая, внимательная Нюся сообщила Дашуре адрес Егора.

— Где-то под Астраханью есть Осетровка — не то село, не то поселок, — предусмотрительно оглядевшись по сторонам, заговорила Нюся, встретив возвращавшуюся с птицефермы Дашуру на соседней улице. — Там когда-то жил папин дядя. Вот Егор сейчас туда подался. Шофером устроился на завод. Поезжайте к нему без промедленья!

Прежде чем расстаться, Нюся чмокнула Дашуру в щеку холодными некрашеными губами.

Всего два дня ушло у Дашуры на сборы. До Самарска она доехала автобусом. На вокзале узнала, что ее скудных рублишек, полученных в совхозе при увольнении, хватит на билет лишь до Саратова. Что ей еще оставалось делать? Дашура рискнула — была ни была! — и покатила в Саратов, веря в слова, которые часто говорила покойная мать: мир не без добрых людей!

В Саратове одна жалостливая женщина, буфетчица, временно пристроила Дашуру в рабочую столовку мойщицей посуды. Она же, эта Надежда Ивановна, уступила Дашуре и угол в своей комнате.

В конце июня, поднакопив малость деньжат, Дашура пароходом отправилась в знойную, пыльную Астрахань. В дороге начались схватки. Раз ночью было так плохо, что она подумала, кусая губы: «Видно, последние мои минутки настали». А к утру стало получше, и Дашура не только благополучно до Астрахани доехала, но и разыскала Осетровку — рыбачье село на берегу широкой протоки, одной из многочисленных проток в дельте Волги.

В Осетровке ее ждал страшный удар. Оказалось, что ни на судоремонтном заводе, ни в местном рыбацком колхозе и знать не знали Егора Томилина. Здесь просто-напросто никогда не появлялся такой парень.

Сходил вечер, мглисто-пепельный, удручающе-душный, а измученной, сморенной усталостью и жарой Дашуре негде было даже переночевать. Один пожилой мужчина в засаленной спецовке и посоветовал Дашуре пойти в дом для заезжих. Часа два, а может и все три, плелась Дашура до стоявшего на отшибе от села старого купеческого особняка, дряхлеющего год от году.

То и дело она отдыхала. Садилась на все встречные по дороге скамейки.

Какая-то скрюченная бабка, стоя у раскрытых ворот, долго глядела на Дашуру из-под черной, иссохшейся руки. А потом прошамкала, обращаясь к внучке, державшейся за ее юбку:

— Запоминай, Маринка, запоминай!.. Наградил, паскудник, наследником, а она, горемычная, теперь майся!

Прехорошенькая шестилетняя девчушка, хлопая испуганно длиннущими загнутыми ресницами, прижалась к бабке, ничего не понимая. А та все твердила:

— Запоминай, касатка! И в девках, упаси владычица, берегись такого страму!

Во дворе дома для заезжих Дашура встретила немолодую высокую женщину, ни толстую и ни худую. Густые, сросшиеся у переносья брови придавали ее и без того угрюмому лицу суровую неприступность.

Дашура не успела даже разомкнуть искусанные в кровь спекшиеся губы, как женщина, ровно угадав, в каком бедственном положении находится пришлая неизвестно откуда девушка с провалившимися глазами, бросилась к ней навстречу, по-бабьи причитая:

— Ах, родная моя ласточка, да как это ты допрыгала досюда? Ну, пойдем, пойдем в мои палаты, я тебя на постельку уложу, а потом чайком… Узелок-то мне давай, я его сама понесу. Тихохонько шагай, тихохонько… а потом чайком угощу.

Наутро Дашура родила мальчика. И Васса Архиповна, совсем незнакомая до вчерашнего дня женщина, такая с виду суровая, стала для Дашуры второй матерью.

Год прожили они втроем в тесной боковушке Архиповны, один простенок которой был оклеен облигациями. Во время минувшей войны женщина эта потеряла и мужа и детей — двух сыновей и дочь, исплакав о них все слезы, и сейчас как бы заново начинала жить, нежно заботясь о Дашуре и ее здоровущем малыше. Оправившись от родов, Дашура устроилась работать в столовую сельпо. Когда же Вассу Архиповну выписал к себе в Ленинград одинокий племянник, офицер флота, она уговорила Дашуру заступить на ее место «управительницей» заезжего дома.

В первые месяцы после родов Дашура раз пять писала в Тепленькое Нюсе, сестре Егора. Но та не ответила ни на одно письмо. И Дашура перестала писать. Иногда она наводила справки у заезжих с Каспия рыбаков: не встречался ли им случайно чернявый парень, Томилин по фамилии? «Нет, нет, говорили мужики, что-то такого не помним. Вот Тамарова Петьку из Икряного, краснорожего пройдохистого мазурика, знаем. Томилина… нет, не встречали».

Глава седьмая

Наконец-то Дашура приневолила себя встать.