Баламут

«Экая башка неразумная, — обругала она себя, не попадая зуб на зуб. — Расселась, будто летом. А он, март, свое ой-ёй как берет!»

Заходя во двор, она услышала веселые, хмельные голоса, доносившиеся из дому. То и дело хохотала Астра.

«Уж не заявился ли ее общипанный седовласый королевич?» — подумала Дашура, закрывая калитку на завертышек.

Окно в «гостиной» было задернуто белесенькой занавеской — небрежно, наискось, и она, проходя по дорожке, ничего в нем не увидела.

И вдруг часто-часто заколотилось в груди сердце, охваченное щемящей тоской, а земля — или это лишь показалось? — накренилась и поползла, поползла из-под ног. Чтобы не упасть, Дашура схватилась одной рукой за столбик, придерживающий навес над крыльцом, а другой прикрыла глаза.

«Прозябла до печенок, вот и забарахлил организм, — успокоила она себя. — Проверю сейчас, кто там еще из новых постояльцев появился, и в постель. К утру все пройдет».

Но стоило войти в прихожую, как Дашура снова схватилась рукой за дверной косяк.

«Неужели… Егор там… в гостиной? — подумала она. — Или… или мне померещился его голос?»

Дверь в «гостиную» была полуприкрыта, и опять Дашура не могла видеть веселой компании за столом, зато сейчас слышно было все: и беспорядочный галдеж, и звяканье посуды.

— Досказывай, голова, досказывай… э-это самое… дальнейшее течение обстоятельств, — заговорил тут громко Бронислав Вадимыч, как-то противно гнусаво, с язвительной насмешливостью. — Ну, вытащил ты из горящего самосвала шофера, ну, отвез его в больницу… А как же ты опосля, щучья твоя голова, за решетку ухитрился попасть? У нас за геройские поступки… кхе-кхе… возносят и награждают! А тебя — в тюрьму!

Визгливо, по-лисьи тявкнула пьяненькая Астра:

— Дядечка, перестаньте хрюкать! Дайте человека послушать.

Тот, к кому обращался Бронислав Вадимыч, ответил не сразу. Видимо, он вначале выпил чего-то крепкого, потому что крякнул по-мужски, от души крякнул.

Дашура ждала, ждала и боялась того мига, когда заговорит  о н.

— Я сам… даже когда туда попал… не сразу поверил, что со мной не шутят, — с трудом выдавливая из себя каждое слово, сказал тихо, простуженным голосом, так похожим и так не похожим на голос Егора, неизвестный мужчина. — Ведь он что сделал, этот гад Мирзоев, ни дна бы ему, ни покрышки?! Ему не захотелось за сгоревшую машину монеты из собственного кармана выкладывать, вот он, опамятовавшись после аварии, и в суд на меня подал: будто я ему дорогу подсек. — Помолчал. И вдруг весело — Егор, да и только! — спросил: — А не опрокинуть ли нам еще по одной? Поддадим! На все гроши, какие у меня нашлись, зелья и закуски купил. Еще там дал слово себе: выйду на волю, и где бы ни остановился ночевать — непременно людям угощенье поставлю. Ну, и Осетровка эта самая оказалась первым населенным пунктом на моем пути.

Опять захихикал по-бабьи Бронислав Вадимыч, похоже, совсем захмелевший от дарового угощения:

— Не бахвалься, голова, э-э… а правду, правду данной ситуации опиши. Мы не потерпим поклепа на… э-э… на правосудие наше!

— Иди-ка ты, фигура, подальше со своим правосудием! — взорвался тут новый пришелец. — Правосудие — правосудием, а судьи и следователи… тоже человеки! Я в стройконторе ишачил, а Мирзоев на рыбзаводе. Да к тому же у него директор брат родной. Братец-то директор и нанял наторелого адвоката… А икорки зернистой да осетринки свежей кто не хочет? У кого губа дура? У тебя, что ли? Ну, и то-то! За меня заступались: и шоферы, и начальство стройки, и к тому же профсоюз.

«Егор! Ну, он самый, мой Егор! «Губа не дура» — его любимая присказка, — думала лихорадочно Дашура, все еще стоя у двери. — Все-таки не зря… не зря я пять лет здесь куковала. Вот и заявился бесшабашный мой… »

И снова заговорил он — но уже другим, ненавистным Дашуре голосом, так не похожим на голос того, ее, Егора:

— Осушим, кисуля? За твои многообещающие глазки!

— О’кей! — захохотала Астра.

А в следующую минуту он запел:

Белую розу, белую розу,
Белую розу решил сорвать тут я.

— К чертям твою па-анихиду! — рявкнул вдруг Бронислав Вадимыч. — Другую — веселую — давайте!

— Я кого просила не хрюкать? — повысила голос Астра. — Смотрите же у меня!

Но толстяк не унимался, он все еще плаксиво хорохорился:

— Я… а я что — не могу? Я… Я сам сейчас поставлю вам угощенье. Во-о они, денежки! У меня их много. Пра, много!

«Так они и драку, чего доброго, затеют, и Михаила Капитоныча разбудят… а он, болезный, до ужастей устал с дороги», — забеспокоилась Дашура.

Если бы другой был случай, она влетела бы в «гостиную», отволокла бы этого Бронислава, рыхлого тюленя, на его койку, а остальным приказала бы закругляться. Но сейчас… Дашура стояла ни живая и ни мертвая, все гадая: Егор или не Егор сидит в «гостиной»?

Бронислав Вадимыч затих, и опять запел тот:

Белую розу, белую розу,
Белую розу любил всего два дня.
Белая роза, белая роза,
Белая роза завяла навсегда…