Баламут

— Э-эй, люди добрые! Я молнию сейчас чуть за хвост не поймал!

Тишка, решивший во что бы то ни стало добиться своего, лапая в это время присмиревшую Соньку, с ядовитой усмешкой протянул:

— Для некоторых, промежду прочим, закон не писан!

Но тут случилось такое, чего никто, решительно никто не ожидал. Откуда-то из дальнего угла с нар поднялась Лариска и, бешено расталкивая локтями стоявших на ее пути односельчан, бросилась к двери.

А добравшись до выхода, плечом оттеснила от косяка кузнеца. И закричала:

— Иди сюда, Олег!

Лариска приставила ко рту сложенные рупором ладони, собираясь прокричать что-то еще, да не успела. Снова загрохотало, и все небо исполосовали быстрые молнии. От нестерпимо резкого трепетного света некуда было деться. В этот вот пугающе долгий миг и увидела Лариска Олега, сидевшего на вершине осокоря: а он ее — в дверях вагончика.

Едва притихло взбесившееся небо, гаркнул Олег сильно и зычно:

— А я сейчас. Ты слышишь, Лариска? Сейчас я!

И, набрав полную грудь воздуха, уже весело прибавил:

— Ты там не бойся. За Актушами полоска светлая обозначилась. Конец скоро грозе!

IX

В Актуши из лугов Олег вернулся засветло. По водянисто-холодному, чуть впрозелень, небу паслась всего-навсего парочка легких облачков, снизу окаймленных клюквенного цвета оборками. А за ощетинившиеся сосны на Шелудяк-горе, будто обуглившиеся во время пожарища, садилось большое, чуть притомившееся за день солнце.

Дома Олега ждала мать.

Он уже давно приметил: стоит после тяжелого рабочего дня, войдя во двор, увидеть на сенной двери висячий замчишко, который любой шкет откроет ржавым гвоздем, как настроение тускнело и уж пропадало всякое желание переступать порог отчего дома. Но ежели окна избы светились тепло и живо или из трубы над крышей курчавился неуловимый дымок, ноги сами собой убыстряли шаг, и по ступеням крыльца Олег взбегал легко и резво.

Так было и нынче. Передергивая плечами (Олега слегка знобило), он влетел на крыльцо, спугнув сиротливо прикорнувшего к высокому порогу утенка, вихрем пронесся через сени, по пути поддав ногой старую калошу. А распахнув дверь в избу, загорланил от порога:

— Мама, ты жива?

Показавшись из-за перегородки, мать укоризненно качнула головой:

— Чему радуешься, водяной?

А приглядевшись к сыну попристальней — с его одежды все еще капало, уже строже прибавила:

— Раздевайся сию же минуту!

И загремела печной заслонкой.

— Да ты что, мам? — опешил Олег. — Я вот умоюсь наскоро, а ты порубать на стол собери.

— Я чугун воды согрела, — говорила мать, не слушая сына. — У тебя губы, и те посинели. Помоешься в корыте, белье сухое наденешь, тогда и ужинать.

— Ох, — вздохнул покорно Олег, — и придумщица ты у меня!

А поплескавшись у печки в корыте, надев теплое фланелевое белье и даже обувшись в валенки по настоянию матери, он и в самом деле почувствовал себя лучше.

После ужина пили чай.

— До грозы так-таки не успели убрать сено? — спросила мать равнодушно, как бы между прочим.

Улыбаясь про себя этой маленькой ее хитрости (кто-кто, а уж Олег-то знал, что значит для ферм заготовка кормов на зиму!), он сказал уклончиво:

— Разве все успеешь… но сметали порядочно. Одна наша бригадка с кузнецом во главе такой стожище завернула!

Мать вздохнула.

Желая во что бы то ни стало сменить тему разговора, Олег полюбопытствовал:

— А в Актушах, мам, как? Накуролесила гроза?

Мать с неохотой протянула, супя черные брови:

— Говорят, с церкви крышу новую сорвало. А на Калмыцкой ошалелый петух в колодец залетел.

Помолчав, уже с улыбкой прибавила:

— И еще новость: у Кашаловых… не у тех Кашаловых, кои на Выселках, а у тех, которые на выгоне… Пропала у этих Кашаловых в грозу бабка их столетняя Ольгея. Искали, искали, а она вдруг сама не своя из погреба выныривает. «Бабаня, спрашивает внучка, откуда ты взялась?» А та сердито: «Война-то кончилась?» У внучки и глаза на лоб: «Какая война?» — «Антихристова, — отвечает бабка, — которую атомонной прозывают».

— Дошла бабка! — усмехнулся и Олег.

Обошли молчанием мать с сыном лишь утреннюю историю с приусадебным участком старика Лукшина. Но Олег уже догадался: мать на его стороне. Эта молчаливая поддержка матери — всегда и во всем правдивой и справедливой — сейчас так нужна была сыну! И он, подобрев душой, едва не выболтал ей о новой стычке с Волобуевым, происшедшей уже после грозы, когда за промокшими колхозниками в луга прикатил грузовик.

Почесывая ухо о мосластое плечо, Олег второпях заговорил совсем о другом:

— Да с Ленькой Шитковым… и рассказывать даже охоты нет. Он, Ленька, вместе с Волобуевым зачем-то прикатил на полуторке. Ну прямо франт франтом… не в луга будто прикатил, а в клуб на бал по случаю Нового года! И брючки отутюжены, и белая сорочка с галстучком, и кожан на «молнии».

Мать вопросительно поглядела на сына.

Олег глотнул из чашки горячего чаю, обжегся и закашлялся.

Минутой позже, все еще не поднимая от стола глаз, сощуренных до щелочек, он с трудом закончил: