Автоматом и гранатой

Егор с шумом выдохнул воздух. К такому отношению к себе, воспитанному в скромности, стыдливости перед другими, когда его в чем-то возвышают или прославляют, он не привык. Лицо его загорелось от чувства неловкости. Он встретился глазами с тем самым раненым солдатом из своей палаты, который съязвил вчера насчет противотанковой мины.

– Помоги снять, – прошептал он ему, пока старшина отвлекся на разговор с кем-то из санитаров.

Боец на костылях нахмурился в ответ, пожал плечами и отвернулся, давая понять, что не собирается выполнять просьбу разведчика.

Егор посмотрел на еще одного раненого, который мог самостоятельно передвигаться при помощи трости. Тот также отвел взгляд в сторону. Чуть позже, пока завхоз госпиталя все еще беседовал с кем-то из персонала, он подошел к разведчику и прошептал:

– Никто не поможет тебе, сержант. Все, наоборот, зауважали тебя. Только не подумай, что за награды твои. Тут достойных ребят хватает. Просто ты первый, кто своего здесь добился, заставил докторов шевелиться. Нет, ты не подумай. У них работы и так выше крыши. Иные на ногах еле стоят, так умаются. Мы к ним со всем почетом относимся. Только как тебя в операционную унесли, а потом на помывку, так нам всем белье постельное раньше срока сменили. Жалобы записали. Для этого сам особист приходил да вежливо со всеми разговаривал. А потом нам всем по чуть-чуть спирта раздали, прямо как по-фронтовому.

У Егора от удивления вытянулось лицо. Обстановка и так для него была непривычной. Он давно не видел такой чистоты, белизны, больших окон, не спал на свежем белье. Два с лишним года фронта полностью отучили его от соблюдения чистоты и стерильности. Даже баня на передовой или в ближнем тылу не была нормой. Мыться приходилось раз-два в месяц, а то и того реже. Со вшами, как говорится, спали в обнимку.

Даже первое его лечение в госпитале для легкораненых коренным образом отличалось от того, что он увидел здесь, в глубоком тылу. Тут, далеко за линией фронта, за много сотен километров от нее, под лечение раненых было выделено целое здание бывшей школы с большими оконными проемами и огромными классами-палатами. Помещения были заполнены кроватями с матрацами и чистым постельным бельем. Пахло хлоркой, лекарствами, стираными перевязочными материалами и спиртом.

А в феврале сорок второго года его с передовой привезли туда, где под госпиталь были выделены простые крестьянские избы, чудом уцелевшие во время боев в тех местах. Часть из построек наскоро восстановили саперы и местные жители. Залатали крыши, подмазали печи, забили оконные проемы, что остались без остекления. Кроватей почти не было. Вместо них на холодных земляных полах лежали дощатые настилы, застеленные соломой, на которую каждый раненый укладывал как простыню свою плащ-палатку. В качестве подушки использовался вещмешок, а одеяло заменяла шинель. Под операционную переделали бывшее здание сельсовета, да и то лишь потому, что в нем просто уцелели окна, а значит, было светло.

– Товарищ старшина! – снова обратился Егор к завхозу. – Разрешите снять гимнастерку со стены. Стыдно перед остальными. Не могу я так.

– Отставить стыд перед остальными! – почти закричал на него дядя Вася, будто делал это специально, чтобы все остальные узнали причину особого отношения к Щукину. – У меня приказ начальства. Все, кто имеет боевые награды Родины, должны выставить их напоказ, в пример остальным, для поднятия настроения и боевого духа.

Завхоз прошелся по палате, сложив руки за спину, будто не говорил, а читал лекцию всем присутствующим.

– На первом этаже у меня есть старшина-артиллерист с орденом, – продолжил он. – В соседней палате сапер и связист с медалями. Оба рядовые. В дальней – сержант-пулеметчик с медалью. На втором этаже еще двое. Один с орденом, другой с двумя медалями. Мне приказано всех отметить вывешиванием напоказ остальным новой форменной гимнастерки с погонами и всеми наградами.

Дядя Вася застыл на месте и пристально посмотрел на Егора.

– На днях из газеты к нам уважаемые люди приедут. Будут фотографировать отмеченных боевыми наградами товарищей и писать про них хвалебные отзывы, – проговорил, как на митинге, старшина и, щелкнув каблуками ботинок, зашагал в сторону выхода.

– О как! – прокомментировал слова дяди Васи тот самый раненый, что передвигался, опираясь на трость. – Хвалебные строки писать будут.

Никаких уважаемых людей из газеты Егор с товарищами так и не увидел. Их вероятное появление когда-то в будущем волновало разведчика не более двух-трех минут. Основные мысли его были направлены на результаты работы докторов с его ранами на ногах. Час за часом, день и ночь напролет он смотрел на свою правую ногу, ту самую, что могла быть ампутирована в случае отсутствия положительных результатов в ходе последующих ее осмотров и перевязок.