Ave commune!

– Не какому-то, а самому главному и почитаемому. Самому главному, который правит всеми и никем.

– Это как?

– А ты оглянись и посмотри повнимательнее.

Давиан развернулся и его взгляд прошёлся по людям, которые сюда идут. Он как-то не заметил, может из-за монохромности одежды и пространства, а может, потому что привык уже, как партийцы с почтением и преклонением ступают по асфальту сюда. Люди, десятки, встают рядом со столбами по стройке смирно и закрывают глаза, начиная читать молитвенные тексты. Но кому они обращают эти слова? Явно не Богу, ибо все религии тут объявлены ересью. Все, кроме одной и Давиан ясно понял, что квазирелигиозные воззвания людей обращены к тому, кто скрывается за этой статуей. Люди, партийцы, сотни людей молятся ему как воплощению бога на земле. Они, свободные от государства, посвящают души в плен Партии и её самому главному лидеру, с готовностью способные пойти на любое действо, которое им прикажет вождь или его партийные слуги.

Но в тоже время он не имеет над ними власти, как над народом, ибо каждый равен… как говорят. Народ и Партия хоть и едины, но люди тут юридически обладают равным правовым статусом, иначе говоря, полностью уравнены – в прах и свободах, не связанных с повинностями. Однако почему же миллионы людей в стране уподобились сектантам в проклятой общине, где все поклоняются духовному гуру, где все готовы отдать за него жизнь, если он прикажет, хотя никто ничем не связан.

Личная, или даже рабская преданность, повиновение на уровне техники, которой приказывают, и она делает и идеологический императив – вот узды, вот палка, которыми кровавый пастырь, по имени Великая Коммунистическая Партия, держит десятки, сотни миллионов людей под тяжёлой титановой пятой, кроша народу хребет и волю. Всё это – есть результат десятилетней планомерной политики по превращению массы граждан в стадо партийцев, чьи души пришиты нитями идей и раболепия к Партии. Народ, вроде бы свободный и достигший всех благ утопии свободного мира, порабощён на ментальном уровне.

Взирая на статую, Давиан видит это. Его взгляд отошёл от рассмотрения толп людей, поскольку картина молитвенного преклонения ему неприятна. Он уже видел это, много раз, не здесь, но далеко. Там, в Рейхе, Империя позволяла быть всему этому, но её власть открыто пропагандировали такой образ мысли и форму власти. Давиан сердцем и горлом чувствует, как по душе и телу разливается ярость, вызванная омерзением ко всему увиденному. Он старался убежать от этого, покинул родину и родных в безумном стремлении вырваться из оков тоталитарного теократического государства. И он вырвался, но только сменил форму тоталитарной власти, но чтобы понять это ему пришлось потерять друга.

«Выборы всей Коммуной по выдаче партийства, решение “народных судов”, за которыми следует расстрел, доступ к камерам в комнате, где каждый может посмотреть, что ты делаешь, “заказы” народом людей из Систем Репродукции» – с пышущей злобой отразилась в голове Давиана явления, за которыми стоит абсолютно народная, его деспотически демократическая воля.

Глаза юношу переместили взгляд на Юлю. Он всмотрелся в неё, в её волосы, в её цвет кожи и стройную форму. Она – живое доказательство того насколько народ может зайти в собственной спесивости и больном желании воплотить в жизнь идеи коммунизма. Давиан вспомнил Пауля и его партийцы его едва не разорвали, как они были рады, когда над ним издевались.

«Партийная метрополия, начальники от Партии и полный идеологический и ресурсный контроль партийного повеления за населением, если отступиться от которого, можно получить пулю в лоб» – эти понятия россыпью острых гвоздей впились в сознание юноши, разжигая в нём злость.

Очи Давиана от Юли уставились снова на стадо сотен людей, читающих ксомуны и молитвы вождю этой страны. Они – наверное, мёртвое душой, подтверждение того, что от Партии и её курса не уйти некому.

Но за яростью и злобой на душу юноши набросилась печаль, тоска и страшная меланхолия от которых его едва не повергло на колени, словно бы ударили молотом по голове. С ужасом для себя он осознал, что сам стал рабом Партии, не только народа, которому теперь вынужден служить. Рассудок сотрясли штормом боли мысли, которые дали понять, что теперь он отслужит у Партии всю жизнь, пока не отдаст Богу душу, если её конечно не отберёт истинный «князь богопротивной», как обозначили бы это священники из Рейха.

Каждый день теперь Давиан вынужден будет работать на партию – читать перед людьми проповеди, проходить тесты на пригодность, доносить при необходимости и посвятить себя идеям «светлого» коммунистического мироустройства. Если хоть где-то он оступится на этой дороге, Партия быстро «подправит» это дело и он, лоботомированный и низведённый до состояния механизма, отправится служить Партии до смертельного изнеможения на фабриках и заводах.

– Боже правый, – тяжёлым шёпотом слетели слова, растворившиеся в воздухе и не тронувшие не единого уха.