Ave commune!

– Ты что-то говоришь? – спросила Юля, повернувшись к спутнику, и смогла сию секунду разглядеть в нём бурю из чугунных эмоций, утягивающих его на дно печали. – Что-то не так?

– Всё в порядке… в порядке. – Потерянно дал ответ юноша, продолжая рассматривать статую, и подловил себя на том, что если продолжит с такой же миной на лице стоять, то может привлечь ненужной внимание Народной Милиции, которая его привлечёт к народному суду за «нелицеприятное выражение эмоций перед ликом лидера».

– Что-то ты какой-то задумчивый стал просто.

– Да всё никак не могу понять… что же символизирует это изваяние, – юноша ещё раз показал на статую.

– Девушка игриво усмехнулась, осудительно покачивая головой.

– Как же так… не знать историю Коммуны. Как так… историки были бы недовольны. Очень.

– Да ладно тебе… всё же нормально. Так чему она посвящена?

– Она символизирует победу Апостола Коммун над «все-врагом». Коса – это символ народной власти, золото и серебро символизирует свет Его и Партии, а мраморные одежды – это святость «повергающих» нечестивых.

– А что за «все-враг»?

– Все классовые и неклассовые противники нашего строя. Буржуазия, рабочие, священники, отступники от коммунизма и прочие-прочие-прочие.

– Ага, – юноша ткнул пальцем в расплывчатую статую поверженного врага, которого вот-вот распорет коса, чья суть выполнена из базальта, и похож он просто на обгоревшего до угля человека, без возможности определить его какую-либо принадлежности, – то есть это абстрактное воплощение всех, кто не угоден Партии?

– Именно, Давиан. Смекаешь, что к чему.

– Я даже боюсь предположить, сколько её строили.

– Месяца два, может три.

– Это как? – опешил Давиан.

– Народно, – кинула Юля. – Был референдум в нашем Улье по итогам которого, всех от десяти и до семидесяти лет привлекли к стройке. У каждого жителя Улья в пользу строительства отобрали половину пайка.

– Жуть.

– О-о, то ещё было зрелище – люди гибли десятками. Те столбы, которые ты видишь это своеобразные памятники погибшим.

– Но почему?

– Народ так сказал. Партийцы решили сэкономить на безопасности, решили привлечь даже многих больных, решили показать всю «любовь» к Апостолу Коммун… но из этого вышло самое настоящее кладбищенское дело, за которое погибли тысячи.

– Как? – всё так же сыплет вопросами Давиан, содрогаясь от событий прошедших дней.

– Голод, изнеможение, труд без отдыха, старые технологии, карательные меры за даже самые лёгкие нарушения, жажда и нехватка здоровья. Но кто мог противиться? Народ решил, значит все пошли.

Давиан на секунду вспомнил, как в Рейхе, ещё относительно недавно, он ползал на коленях, ловил галлюцинации и едва не задохнулся, потому что на волне фанатичной преданности леволиберальному штандарту, они погрязли в подготовке игрушечной революции, и это чем-то было похоже на то, что случилось со статуй. Люди так же, отбрасывая всякий здравый смысл, в погоне за эфемерными идеями, низвергающими душу прямиком в ледяные объятия бездны, ринулись за дело и пали в лапы смерти, брошенные «волей народа».

– Ты кстати слышал новость? – встрепенулась голосом Юля.

– Да как же? Об этом трещат отовсюду… все бегают, готовятся. Люди вона, даже молятся.

– Какую? Я тут ещё не все источники новостей изучил, так что туговато у меня со свежими новостями.

– Да говорят, сам Постол Коммун завтра в Улей прибудет…

– «Чтобы почтить народ своим праведным присутствием, да освятить Улей мудростью разума своего», – подхватил мысль Юли юноша. – Да знаю. Мне именно в такой форме Форос и сказал о прибытии главного партийца в наш Улей.

– И что же он забыл здесь?

– Форос сказал, что он ездит по Ульям и инспектирует их состояние. Но зачем это ему – Форос не сказал, но я думаю, это как-то связано с Рейхом.

– Почему?

– Да, Форос намекнул, что он стал ездить по Ульям, которые наиболее близко расположены к границам Империи.

– Ох, мне, народному законнику, трудно представить то, что завтра будет. Он ведь впервой к нам приезжает.

– А что будет? Всё как у меня на родине, – буркнул юноша. – Развесят флаги да знамёна, попоют гимнов, покажут, насколько они любят вождя, да разойдутся. Будет полный цирк.

Юлия слегка рассмеялась и мгновенно уняла смех, чтобы не привлечь Милицию или просто обезумевших людей.

Давиан продолжает посматривать на монумент, который кажется ему символом ярма рабства в стране. Юноша чувствует, как в груди ёрзает скорбь по Паулю и злоба… на себя. Он был слеп и не видел всех аспектов разрушительных идей, в которых погрязла Директория. Он вовремя не разумелся, пребывая в плену прелести всем, что его тут окружает, но если бы пелена не пала на его глаза, ему бы удалось, образумит Пауля. Если бы туман вовремя развеялся из сознания, то всё было бы иначе. Больными иглами вина прошла сквозь сознание и впилась в сердце.

«Свободны от церквей… вольны от государств, но попали в рабство себе и Партии. Неужто этот мир не знает середины? И это его сущность заключена в крайностях или движении к ним?» – молвит себе Давиан, пытаясь отогнать политикой острые осколки укоризны.