Ave commune!

Человек пятнадцать или чуть больше решали судьбу одной девушки, которая как, оказалось, отказалась участвовать в «удовлетворении потребностей общества, сексуальной направленности». Для Давиана эта ситуация была противна, она и сейчас взывает к сердцу клокотанием ярости, и жутким негодованием, но вот для «просвещённого» народа это оказалось весьма обычным.

«– Эта тварь отказала народу в удовлетворении его потребностей, тем самым поставив свои частно-личностные интересы превыше общего блага!» – кричали с одной стороны, в то время как с другой оппонировали – «Она имеет право на неприкосновенность».

Пауль и Давиан стояли минут десять и наблюдали за процессом народного линчевания и осуждения, так как тех, кто хотел бедную девчушку вовлечь в процесс удовлетворения «общих интересов общества». Но даже тогда, ещё не зная всех принципов и начал Директории Давиан ощущал, что ей не укрыться от наказания, поскольку Холл рассматривается как «микро-коммуна», а доктрины «Ave Commune!» и «И всё для Коммун» напрямую говорят, что человек «должен отбросить свои гнилые индивидуалистические интересы и сделать всё, что коммуны всех уровней оказались довольны его работой».

Упомнив случай, Давиан пытается раскрыть сущность структуры, которую в сумасшествии народной воли родила Партия. Тут нет государства, нет властной иерархической системы, которая бы была государством в полной его мере. Нет парламентов, нет правительства, нет даже судов, кроме народных судилищ – государство в значительной своей сущности вытравлено Великой Революцией.

– Но что вместо него? – шёпот Давиана обозначил вопрос.

Кроме Партии в Директории есть ещё четыре Сферы или Общественных Гильдий, которые расположены равно повинностям и по сути являются структурой общества Директории Коммун. Гильдия Труда[4], Гильдия Войны[5], Духовно-Научная Гильдия[6] и единственная сфера, где люди освобождены от повинностей и не на социальном статусе несут отпечатка работы – Общепартийная Гильдия[7]. Вот четыре направления, в центре которых расположилась Партия, обозначив своё положение метрополии по отношению к Гильдиям. И каждой Сфере установлено своё правление, своя иерархия и подчинённость, принимаются свои общественные нормы и только когда объём интересов раскидывается на несколько Гильдий, люди принимают «Народные Законы» и тому подобное. Но самое интересное для Давиана иное – в каждой Гильдии над отдельным человеком возвышается «орган народного управления», который и полностью берёт под контроль жизнь рядового партийца. И эти органы народовластия никоим образом не связаны с Партией, они формируются из всех работников той или иной отрасли, согласно «пространственному контуру полномочий». Только начальники от Партии, поставлены для тоталитарного надзора, а всё остальное, вся мелочь незначительные разборки между партийцами, технические регламенты, нормы труда – всё это отдано на волю народа.

Вся это Давиану напомнило воплощение утопических идеалов философов анархии из древности. Они мнили, что люди, отбросив власть государства, и растерев его в пепел, станут абсолютно свободными. Вольные граждане, уничтожив машину государственного принуждения, создадут федерацию гильдий и свободные сообщества, да начнут жить в свою радость.

В Директории Коммун давно умерло последнее государство, а всё общество распалось на Гильдии и сообщества, всё решается на референдумах и народных голосованиях, а значит, тут воцарилось правление господина анархизма? Действительно ли госпожа анархия поселилась в этих краях?

– Но ведь… – воспротивился мысли о свободном духе этого края, вспомнив про случаи тотальной власти и контроля людей за жизнью своих братьев и сестёр.

Партия – тот кровавый пастырь, что ведёт народ в бесконечность за «светлым будущим», но её роль в том, чтобы тащить поводок, топить в крови неугодных и указывать путь. В полном рабстве держит себя народ… в рабстве у самого себя. Тоталитаризм, порождённый народной анархией.

– О чём задумался!? – прозвучал возглас, и Давиану пришлось отвлечься от мыслей, чтобы увидеть, кто к нему обратился.

У самой лавки, почти перед ним стоит девушка, с тёмным волосом, развивающимся под порывом лёгкого ветра, покалывающего кожу. Лишённые яркого цвета и жизненного окраса, как и всё вокруг, одежды свободны и так же дёргаются под напором холодного воздуха. С острого, будто вытесанного из холодного камня лица, на юношу смотрят глаза коньячного оттенка.

– Юля, это ты? – удивлённо спросил парень, выравниваясь спину и выходя и позы обречённого человека.

– Ну, не Апостол Коммун же, – чуть усмехнулась девушка и присела рядом. – И даже не его знакомая.

– Вот осторожнее ты была бы с такими словами, – обеспокоился Давиан. – Тебя за такие слова могут покарать. Ты же… – юноша внимательно и осторожно смотрелся и шёпотом продолжил. – Ты же упомянула самого верховного лидера, без цели его облагородить и почтить.

– Да ладно, – с намёком на печаль отмахнулась девушка. – Нас даже за адекватных людей не держат, так что мне бояться нечего, поверь.