Ave commune!

– И всё равно, – настоял Давиан. – Ты должна быть осторожна, иначе загребут тебя и «обратят в равенство».

– Ох, а откуда за меня такое беспокойство? – сложила Юля руки на груди. – Зачем тебе, самому наследнику дела Фороса, беспокоится за обычного «народно-ненормального» законника, которых держат как за посмешище?

Давиан примолк. Он и сам не знает, откуда в нём родилась такая тревога за практически незнакомого человека. Даже в Рейхе, там, где балом правит церковь и Культ Государства, он не питал волнений за друзей или знакомых. Да, он знал, что за любым из них могли прийти отряды милиции или Корпус Веры[8] из Империал Экклесиас[9], но даже там, в окружении друзей и приятелей он чувствовал себя свободнее, безопаснее, вольнее, чем тут, в мире, который некогда ему был так желанен.

– Давиан? Почему молчишь? – прозвучал вопрос от Юли, которая его игриво пихнула в плечо.

Но юноша продолжает молчать. Он понимает, что пришёл сюда за светом мечты, но нашёл лишь мрак разочарований, но не может осознать, откуда в нём столько взволнованности об одном человеке.

– Давиан?

– А? Что? Прости, я задумался.

– О чём?

– Юля, конечно у меня за тебя будет беспокойство. Благодаря партийной линии я потерял Пауля, единственного друга здесь… я боюсь, честно.

– Чего боишься? – вкралась в душу вопросом девушка, бросив взгляд на собеседника.

– Остаться один на один с «торговцами раем».

– С кем? – на губам Юли промелькнула эфемерная улыбка. – «Торговцами раем»?

– Да… я так назвал Партию, – с шёпотом, страшась, дал ответ парень. – Кто они если не торгаши, которые за призрак «райского мира» выменивают душу и свободу.

– Хорошо-хорошо, – подняла ладони дама, – называй их, как хочешь, претензий нет.

– Да-а, именно так. Беспокоюсь о тебе, потому что боюсь… у меня нет тут друзей и даже хороших знакомых. Только тебя тут более-менее знаю, – склонился от душевной усталости Давиан.

– А как же почтеннейший Форос Ди? Разве вы с ним не друзья?

– Он? Не-е-т. Форос смотрит на меня, как на инструмент, с помощью которого можно проводить идеи Партии. Я для него не более чем материал для достижения целей, которые ему были, поставили наверху.

– Даже ты, любимец публики, вынужден принять, что тут нет людей для Партии… есть только инструменты, – скорбно подметила Юля.

– Ты о чём?

Давиан понял, что зря спросил, ибо и сам прекрасно ощущает, что для публики он давно превратился в самого настоящего раба, который вынужден трудиться до смерти на каторге слова, изо дня в день, рассказывая одно и тоже. Теперь он связан догматами и нормами не только Партии, но и «народного права». Юноша чувствует, что не только во время проповедей, но и в комнате, за её пределами – везде и повсюду он теперь под колпаком народного ока, которое ждёт его ошибки, чтобы заклевать за «нарушение народного законодательства».

Раньше он был рад видеть, как народ осуществляет надсмотр за обществом, как люди, безо всякого государства, правят миром, как коллективы возвышаются над личностью. Раньше, но не сейчас.

– Разве ты сам не видишь, а Давиан? – тихим, еле слышимым голосом Юля продолжила. – Ты давно превратился в раба публики. Ты читаешь тексты, которые она хочет услышать, ты носишь одежду, которую тебе приказал народ, ты живёшь под полным контролем народа.

– А Партия?

– У неё и людей сейчас отношения как у погонщика и стада. Партии не нужно быть досконально тоталитарной, ей не надо надрывать себя, чтобы взять под контроль каждый клочок земли.

– А зачем? – завершил мысль Юли Давиан. – Ведь люди и так всё это сделают, если они не больше, чем банальное продолжение идей Партии. Истинной власти этих мест незачем, ибо люди настолько пропитались «нужными» идеями, что не могут от них отступить. Им остаётся лишь указывать верный путь. А души… а они и так в собственности Партии.

Снова длань безмолвия пала между Юлей и Давианом. Двое сидят, погрузившись в свои мысли. Давиан размышляет о том, как люди могли до такого состояния, что с подачи Партии поработили сами себя, а мысли Юли направлены на то, как можно уйти от вездесущего ока народа.

– О-ох, – схватился за голову Давиан. – У меня голова трещит от этих разговоров про Партию… давай пройдёмся по парку.

– И что мы там будем делать?

– Я о тебе ничего не знаю, может, расскажешь о том, кто ты? Где и как жила?

– Хорошо.

Давиан и Юля встали с лавки и устремились вглубь парка, который носит имя одного из народно-партийных деятелей, сыгравших важную роль в становлении Южной Коммуны.

Перед Давианом то и дело возникают серо-бетонные столбы, выстроенные в аллею и уставленные у дороги, отлитой из асфальта. Весь парк – это пересечение прямых линий, дорог и перекрёстков и всё вокруг них усеяно столбами и статуями лидеров народа и Партии.

– Как же тут тускло, – говорит втихую Давиан.