Как видим, никаких угроз и разносов! И такой подход — не случайная «блажь», а стиль! Это доказывают не чьи-либо воспоминания, а документы. Тысячи документов Атомного проекта!
Хотя и честные воспоминания доказывают то же! Скажем, Юлий Борисович Харитон писал о компетентности Берии, его организационных способностях, уважительном тоне и умении понять проблемы оружейников.
Вот еще один любопытный эпизод, рассказанный крупным оружейником Александром Ивановичем Веретенниковым со слов его тогдашнего шефа — Георгия Николаевича Флерова. Было это во время испытания РДС-1. Нейтронный фон от «нейтронного запала» (НЗ) заряда регистрировался механическим счетчиком, установленным на командном пункте испытаний, где был и Берия. Постоянство фона (работа счетчика с частотой 2–3 импульса в минуту) доказывало сохранность НЗ до момента взрыва.
Веретенников писал:
«Когда произошел взрыв, никто уже не обращал внимания на счетчик, а Берия посмотрел на его показания и обнаружил, что последний раз он вместо одного зарегистрировал в обоих каналах сразу по 3–4 импульса. Немедленно он потребовал объяснений, что же случилось с НЗ? ГН (Флеров. —
То есть внимательным наблюдателем-экспериментатором, впервые в СССР зафиксировавшим явление электромагнитного импульса, оказался, как ни крути, Берия. И его наблюдение не пропало впустую — ученые факт запомнили. А пытливость их главного Куратора впоследствии помогла понять — мы имеем дело с новым явлением.
Но с конца июня 1953 года Берия уже на атомные дела — как и на любые другие в стране— не влиял. Да и на полигоне было не до того, чтобы много размышлять на этот счет, хотя и совсем не думать — не получалось.
Впрочем — работа действительно отвлекала, что было вполне понятно.
В ХЛОПОТАХ по подготовке к испытаниям РДС-6с летели недели июля и августа. Фишман в числе немногих имел в своем распоряжении надежный вездеход-«козлик» ГАЗ-67 (только у Александрова, Харитона, Щелкина и Духова были на Полигоне «Победы»). И колесить по степи пришлось немало.
Возникла проблема в «ДАФе», ранее никого не тревожившая. Точнее — раньше ее не было, а сейчас за другими заботами ей не придали должного значения. И вдруг, при проверке готовности заряда, Курчатов потребовал срочно разработать и изготовить дополнительное оборудование для обеспечения более безопасной сборки. Из-за повышенной радиоактивности так называемой «тройчатки», пришлось в авральном порядке организовать «вытяжку» — специальную вентиляцию для отсоса воздуха из канала снаряжения «изделия». Кроме того на всякий случай монтировалась система индивидуальных противогазов со шлангами, выводимыми за пределы здания в вытяжную трубу.
Заранее предусмотреть эти меры безопасности забыли и, как впоследствии вспоминал Давид Абрамович, «проектирование и изготовление вентиляционной системы было осуществлено аккордным способом за неделю». Позднее Курчатов заявил, что не ожидал, что такую работу можно сделать так быстро.
Наконец наступил день 12 августа 1953 года…
Напомню, что за неделю до этого дня Маленков на внеочередной сессии Верховного Совета СССР высказался в том смысле, что мол, американские империалисты пугают нас сверх-оружием, но мы не только знаем секрет водородной бомбы, но и создали ее.
Как писал в своих воспоминаниях Андрей Дмитриевич Сахаров, это заявление должно было бы подбавить тем, кто собрался на полигоне, еще больше волнения, но не подбавило. Все и так уже были как натянутая струна. Сахаров признавался: «Мы находились у последней черты». Больше чем есть, волноваться уже не получалось.
На Опытном поле, центром которого была 40-метровая Башня с зарядом, возвышались (или — напротив, были заглублены в землю) 308 сооружений. Здания, мосты, блиндажи.
1 300 измерительных, фото- и киносъемочных приборов, 1 700 индикаторов — все, как и ранее. И все, тем не менее, — впервые, потому что политическая цена успеха или неуспеха «водородного» взрыва в 1953 году была чуть ли не такой же, как и взрыва «атомного» в году 1949-м.