Atem. Том 1

Вот и моя неделя пронеслась на сверхзвуковой скорости, так, что и прочувствовать толком-то не успел. По утрам я занимался сведением треков, а после обеда приезжали Том и Рене, и мы с головами уходили в работу над собственным материалом. В пятницу песня, которая должна была стать первым синглом, успешно прошла проверку «на качество» нашей технической стороной лейбла и, разумеется, самим Майером. Нам оставалось получить ответ от немецких представителей кинокомпании, занимающихся промоушеном и дистрибуцией того хоррора, о котором говорил Ксавьер. От их согласия зависело дальнейшее построение видеоряда для будущего клипа. Естественно мы не сидели сложа руки, а взялись за сочинительство музыки для грядущего альбома. Взялись настолько основательно, что за два выходных посвятили этому благородному делу часов двадцать, если не больше. Результатом подобного ревностного усердия стало полное эмоциональное и физическое истощение. И мы решили устроить однодневную передышку.

Но весь этот безумный головокружительный вихрь нот, мелодий, звуков возник не на пустом месте. Творчеству нужны эмоции, чем сильнее, тем лучше. Так, сказочный дождливый вечер вторника разразился во мне неистовым штормом доселе дремлющих чувств и самозабвенным вдохновением. Я был опьянён этими холодными сырыми днями. Мать-природа увядала на глазах, превращаясь под тяжестью людских шагающих сапог в грязевое месиво гнилых листьев. Но траурная тротуарная мелодия похоронного марша звучала для меня песнью нового рождения. Быть может, что какой-нибудь пиит эпохи романтизма обернул бы это время одряхления эдакой вычурной фразочкой «парадокс осени». Говоря клише, декаданс натуры был только за окном, в душе поэта расцветала весна.

45

Быть влюблённым в собственный труд есть высшее земное наслаждение. Быть влюблённым — высшее мирское счастье. Мой труд не оставлял меня до самого вечера, который наступал под звуки перебора струн акустической гитары да глухой стук дождя. А вечера неуклонно перетекали в упоительные литературные ночи, бесконечно долгие разговоры и интимно похрипывающие голоса, вырывающиеся из телефонных трубок. Но до меня доносился лишь один голос, мелодия которого была непоколебима даже пред окружавшим его гнётом немецкой культуры. Он и сейчас был так чертовски музыкален, что, кажется, искрился воздушными пузырьками de Champagne.

Дэни предпочла повременить с личным общением, ссылаясь на наивное заботливое желание не стать причиной и моей болезни (боги, я обезумел от своего рецепторного датчика, настроенного на волну иронии). Весьма своевременное решение, к слову, но чем судьба только не шутит! По крайней мере мы благополучно дозаписали трек, и никаких неприятностей с моими голосовыми связками не приключилось. Вот только эта изоляция её от меня или меня от неё скорее пошла на пользу самой Дэниэль, нежели моему иммунитету. Я всё больше убеждался в том, что пора бы уже заканчивать с этой порядком затянувшейся игрой. Я начинал безутешно проигрывать собственному нетерпению… Дэни же проиграла и того раньше, но я ждал добровольной капитуляции, так как сейчас, с её вдвойне ослабленными позициями, моё неспешное наступление, в конечном счёте, могло обратиться весьма вероломным поступком.

Четыре дня, вернее сказать, ночи, мы провели в дружеской компании сказок Вильгельма и Якоба Гримм, рассказов Эдгара По и фантасмагории сумрачных картин. Я надеялся, что вечер воскресенья положит конец этому дистанционному общению.

Выбравшись из студии в девять и уже поднявшись за ключами от машины, я намеривался поехать к Дэни, но меня задержал телефонный звонок, в корне изменивший планы. Да, это была она, почему-то сегодня взявшая инициативу в свои руки.

— Ты не звонишь, вот я и… — неуверенно начала она.

— Да, что-то мы заработались. Сейчас приеду.

— Куда? — только и успел ошарашено прозвучать вопрос, а потом связь разъединилась, однако, уже через мгновение, вновь раздался звонок. — Прости, выронила трубку.

— Песня записана и сведена, полагаю, больше нет причин… — хотел бы я закончить фразу так, как мне истинно думалось, но опять я попал в ловушку собственных правил.

— Штэф, — так жалостливо протянула она, и я кинул ключи обратно на полку, понимая, что таится за этой полной мольбы интонацией, — я только хотела спросить, придёшь ли ты завтра на лекцию? и… пожелать доброй ночи.

— Уже ложишься спать? Так рано?

Разговорившись о её самочувствии, в итоге мы проговорили ещё с час. Я неспешно доедал свой ужин и слушал Дэниэль, цитирующую русскую поэзию начала прошлого века, действующую на нас лучше любой колыбельной. С каждым новым стихотворением, с каждой новой строфой её голос становился всё тише, ниже, а в моём сознании звучали совсем иные слова: «переменная тональность», «три четверти», «фа минор»…

— Ты ещё здесь? — спросила она, когда я окончательно потерялся в музыке мыслей.

— Здесь, — прозвучал то ли шёпот, то ли хрип из-за незаметно навалившейся усталости. — Прочти ещё что-нибудь, и я, пожалуй, тоже пойду спать.