Артем Гармаш

Пошли той же стежкой, что и сюда пришел, — через огород. Артем пропустил Орисю вперед, а сам шел следом и невольно прислушивался, казалось, не только ушами, а и спиной к тому, что делается позади. Возле тына от берега помог Орисе переступить перелаз и уже не выпустил ее руки из своей. Вот так и по Откосу спускались вниз извилистой стежкой. Внезапно он остановился, задержал Орисю и спросил неожиданно:

— Орися, скажи, только чистую правду, вы с Тымишем хорошо жили? Ты не сгоряча вышла за него?

Орися молчала, и каждое мгновение этого молчания в его сердце отдавалось все возрастающей болью. И вдруг, когда уже, казалось, стало нестерпимо, Орися сказала:

— Может, и сгоряча. Но потом я его очень полюбила. Очень!

— Ну а?.. — не знал, как спросить.

Но Орися поняла его.

— Жду! — чуть слышно выдохнула она.

И едва не вскрикнула от неожиданности: Артем бросился целовать ее. Потом подхватил на руки и понес стежкой вниз. Орися сперва упиралась и просила пустить, но он не слушал. И только уже на самом берегу реки опустил на землю.

— Если бы ты только знала, Орися, какую тяжесть сняла с души у меня. Каюсь, ведь думал всякое…

Из темноты от ствола вербы отделилась фигура, и прозвучало:

— Кто идет?

— Свои.

К ним подошел тот самый часовой, который давеча встретил их вместе с Саранчуком. Наказал идти за ним не отрываясь, но и на пятки не наступая. И не разговаривать, конечно.

Так и пошли.

Ночь укрывала еще землю, но восточная часть неба чуть посветлела уже, предвещая близкий рассвет. Тишина необычайная царила вокруг. Даже коростель не кричал в лугах. И только ручей рядом журчал тихонько, настойчиво напоминая им про сон, без которого они были уже вторую ночь. И чувствовали это. О Подгорцах перестали и думать. Мечтали лишь о первой же копне сена, что встретится по дороге в лесу сразу же за сторожевой заставой.

XXV

В Ветровой Балке немцы сегодня уже не впервые. Но если тогда, — оба раза натворив всяческих бед, — они в тот же день и возвращались в местечко Князевку, где с начала оккупации стоял гарнизоном их батальон, то на этот раз, как видно, имели намерение задержаться в селе подольше. И первым признаком этого было то, что сразу же отпустили князевских подводчиков, на чьих возах прибыли сюда.

С тревогой и завистью к князевцам прислушивались ветробалчане, а кто посмелее и поглядывали украдкой на длинный обоз, не менее полусотни подвод, гулко порожняком тарахтевших по взгорку по ту сторону пруда через скотный двор экономии и дальше, возле клуни, свернувших на проселок, который вел к большаку. А немцы, за час-два прочесав село, оставили на околице от леса часовых и вернулись в имение, где женщины кончали белить внутри каретный сарай, облюбованный командиром карательного отряда, рыжим пучеглазым обер-лейтенантом, под временную казарму для своих солдат. Рядом уже дымила походная ротная кухня.

Ветробалчане, конечно, догадывались, что привело их сюда. Ибо другой причины сейчас не было. Помещичье имущество уже возвратили сразу же после первого приказа немецкого командования и контрибуцию тогда же уплатили; досталось кое-кому и шомполов, а некоторые и в тюрьму попали, да так и по сей день там горе мыкают. А через какой-нибудь месяц после того и вторично то же самое: и контрибуция, и шомпола, и тюрьма для некоторых — за убитого неизвестно кем сельского старосту Шумило. Нет, за старое ветробалчане расплатились сполна. Вот и выходит, что эту новую напасть навлекли на себя не чем другим, как происшествием, случившимся два дня тому. Среди бела дня на большаке партизаны перехватили немалый табун рогатого скота — сотни три голов с охраной — тремя немцами на тачанке с пулеметом. Но при чем тут Ветровая Балка? — старались успокоить себя ветробалчане. Разве есть их вина в том, что через их село гнали этот табун? Кратчайший путь им был через село, поэтому и выбрали эту дорогу, а не потому, что и ветробалчане тоже были будто бы замешаны в том деле. Нет, чего не было, того не было. Да и дознались, что то партизаны были, не сразу, а уже после. Да еще в пруду и скот поили. Времени было достаточно — это верно, чтобы как следует все распознать. Но и они, как выяснилось, были хлопцы не промах, толковые. Кое-кто из крестьян пробовал разведать, подойти ближе, заговорить с охраной — было их человек пять, некоторые с оружием, остальные с бичами, однако всякий раз с тачанки, на которой сидели трое немцев, звучал грозный окрик — «цурюк», а то и выстрел вверх — для острастки. И любопытные смельчаки ни с чем отступали с выгона к плетням, где у ворот группами стояли едва ли не все жители этого края села — надъярцы.