Артем Гармаш

Еще бы! Это Мусий и сам хорошо понимал. Одно дело, когда неизвестно, кто отбил стадо, и совсем другое… Докажи потом, что Теличка был один среди чужих, а не наоборот: все как один ветробалчанские были вместе с ним. Поэтому, вернувшись к своим у ворот, Мусий о встрече своей с Теличкой не сказал ни слова. Да и о самом «маскараде» хотел было промолчать, хоть и подмывало очень рассказать, однако наверняка поборол бы это искушение, если бы добрые соседи не доняли его своими язвительными шутками. И как раз Остап Гармаш первый начал: «Э, дядя Мусий, что ж это вы меня так подвели! Я за вас, можно сказать, поручился — «разбитной», а вы так сплоховали». И пошли один за другим: «Добре, что не растерялся человек. А сделал точно, как в той поговорке: «На тебе грош, да меня не трожь!» — «Они-то хоть спасибо сказали за твою хлеб-соль?» Что? Мусий вздрогнул, услышав эту глупую шутку. Может, если бы это сказал кто другой, а не этот ненавистный ему подкулачник Хома Гречка с Белебня — шел в кузницу да встретил табун на плотине, вот и остановился у первой хаты, чтобы переждать, — Мусий и не обратил бы на эти слова никакого внимания. Но тут невольно насторожился. То, что здесь ляпнул языком Гречка, не беда, а вот ежели по селу начнет болтать эту чушь, а люди ж, не бывши свидетелями того, что и как произошло, гляди, и вправду подумают о нем черт знает что! И во избежание этого решил сразу же выбить всякую почву из-под ног Гречки и оборвал шутки: «Ну и хватит языками молоть всякую чушь — «Мусий сплоховал»! Хотел бы я на которого из вас поглядеть, как бы он повелся, на моем месте бывши. А что уж ты, Остап, так точно в штаны напустил бы от самой нечаянности!» И после этого короткого вступления стал Мусий рассказывать притихшим от любопытства слушателям обо всем, что с ним случилось давеча у тачанки. Рассказывал подробно и почти не давая воли своей в общем-то довольно буйной фантазии. Только и того, что взамен Антона Телички выдумал иного третьего на тачанке (и, конечно, для большей убедительности считал необходимым изобразить его не менее колоритным, чем Теличка), да под конец рассказа на вопрос одного из слушателей — не спрашивал ли у них, куда стадо гонят, может, раздавать обратно людям, у которых немцы забрали, — Мусий возмущенно пожал плечами. Неужто он такой недотепа! Как бы он мог не спросить? И сразу же, одним махом, пересказал свой с ними разговор на эту тему, хотя на самом деле такого разговора и не было. Но, как думал Мусий, вполне мог быть.

— Нет, людям после. Своих дырок, говорят, хватает. Хотя бы с долгами расквитаться. Известно, с какими! Не первый месяц в лесу, и сколько их там — сотни, коль не вся тысяча. Да и каждому есть надобно. К тому же, как говорится, не хлебом единым живет человек. Надо и до хлеба. Добре, что речка через лес протекает — рыбу ловят. Но на всех же не настачишь. Вот и «наодолжались» всякого скоромного — и в Подгорцах, и в Зеленом Яру, и в Глубокой Долине… где только можно было или где сама скотина неосторожно забредет в чащу. Поотдают теперь людям. А то и себе оставят — впрок. Не видно же еще конца-края немецкому нашествию. Да и конец сам не придет. Не кому иному, как партизанам, доведется конец тот делать. А для этого, говорят, целые полки войска нужно сформировать. Людей достанет, а вот с харчами туго. А нужно и обуть, да и амуницию. Для чего же у них там и свои кожевники, и сапожники, и скорняки? Потому как то не армия, то не вояка, ежели хоть и с ружьем в руках, а босой; хоть на коне верхом, а без седла, охлябь…

Пока Мусий рассказывал все это, стараясь выложить как можно больше сведений о жизни лесного края, почерпнутых им из людских рассказов, там кончили поить скот, стали сгонять на дорогу, сбивая в стадо. Трое верховых выехали наперед. И все как один, будто живая иллюстрация к словам Скоряка: хотя и были вооруженные, но все на конях охлябь, а один, крайний с этой стороны, был даже босой — ступнями в веревочных стременах.

Наконец тронулись. Вслед за стадом, как и тогда, шли трое раздетых немцев. А за ними ехала тачанка с переодетыми в немецкую форму партизанами.

Минули школу, волость.

— Ну, теперь можно и по домам, — нарушил напряженное молчание Мусий. — Теперь уж обойдется…

И все-таки на душе у него было неспокойно. Из-за того бисового Гречки. Не уверен был теперь Мусий, что правильно сделал, рассказав при нем о «маскараде». Успокаивал себя тем, что хоть про Теличку не обмолвился ни одним словом. И то хорошо. А уж очень подмывало. Однако и дома за обедом не рассказал ничего про Теличку даже своим. Решил подождать до вечера, а там видно будет, может, расскажет сыновьям. После обеда, по обыкновению, прилег на часок отдохнуть в повети. Но и сон его не брал сегодня. Не скоро, видно, и задремал было, да сразу же и проснулся — разбудил разговор неподалеку у ворот его старшего сына Андрея с кем-то чужим. Спросил чужой, где отец, чтобы сразу же шел в волость, сельский староста велит.