Артем Гармаш

Христя колебалась, но потом рассказала.

В одном цехе с ней работала женщина родом из этого села. И название дали ему люди, раз услышишь — не забудешь: Безродичи! Молодая еще и любила погулять. И нагуляла себе. А уж войне конец, вот-вот и муж вернется с фронта. Вот она и поехала к своим родным в Безродичи. А через несколько дней уже и вернулась, — хоть и подалась очень, зато снова веселая. И весь секрет в том, что живет в том селе бабка-знахарка.

Артем уже все понял, встревоженно кинулся к ней, хотел что-то сказать, но она остановила его:

— Нет, дослушай до конца.

Разыскала родителей этой знакомой молодухи и попросила ночлега. Но на следующий день еще не решилась. Только на третий день пошла к знахарке. Сухонькая ласковая старушка. Совсем на бабу-ягу не похожа. Внимательно выслушала и дала какое-то зелье. При ней и выпила. А тогда присоветовала… Как раз через улицу люди миром возводили стены новой хаты, вот и пристала к ним в помощь: полдня месила ногами глину, пока из замеса и вытащили ее женщины. За фельдшером в Князевку послали. Остановил кровотечение и наказал лежать. Вот и лежала. Но до каких пор можно у чужих людей? Отдала все, что несла с собой в узелке, а потом где пешком, а где посчастливилось — и на попутной подводе добралась сюда.

— А через два дня пришла весть, что ты живой. Ну чего же она опоздала! — Христя тихо покачивалась из стороны в сторону и беззвучно плакала. — А я уже и называла ее ласкательно — почему-то уверена была, что дивчинка будет, — «різдвяночка»!

Артем осторожно положил Христю на постель навзничь, укрыл по шею рядном и гладил жесткой ладонью по лицу ее, по животу и говорил такие ласковые, нежные слова, о которых и не догадывался, что они есть в его лексиконе. Христя перестала плакать, прижалась щекой к его руке и затихла.

А время летело. Только теперь вспомнилось четко — хотя, собственно, все время в мозгу тлела мысль об этом, — для чего он здесь. Совершенно ясно, Христя ехать не может. Нужно искать иной выход. Когда Христя притихла, он велел ей вот так и лежать, еще зайдет к ней, а тем временем нужно с Остапом перекинуться словом.

В клуне, когда зашел и присветил зажигалкой, первое, что бросилось в глаза Артему, — старая-престарая телега, с которой было связано у него столько дорогих воспоминаний. Спали с отцом на ней. На упорке у колеса, как рассказывала потом Орися, Христя забыла, а на самом деле намеренно оставила свое, подаренное им монисто… Две мальчишечьи головки высовывались из-под старенького рядна — Василько и Федько. «Поладили все же. Ну и слава богу», — подумалось отрадно. И направился к вороху соломы, на которой под сермягой спали Остап с Кирилком. Даже свет не разбудил их. И только когда подошел к ним и, не гася света, чтобы не испугать, назвал брата по имени, Остап вскочил и бессмысленно заморгал глазами. Наконец разглядел:

— Артем! Ой, слава тебе, господи!

Артем сел рядом и погасил свет. Вынул спасительный свой кисет и стал в темноте свертывать цигарку, потом передал кисет Остапу. Спасительный — ибо всегда выручал его в затруднительных положениях, давая возможность незаметно для других, а иногда даже для себя, хорошо подумать, прежде чем действовать. А подумать и сейчас было над чем. Прежде всего, он не знал, как ему вести себя с Остапом. Доро́гой — знал, но Христя все спутала. Теперь вынужден был просить об услуге Остапа, если, конечно, будет на то его согласие. Поэтому заострять отношения с ним словно бы и не приходится. Но и смолчать о позорном его поступке, точнее говоря, военном преступлении, сделав вид, что ничего о том не ведаешь, совесть не позволяла.

— Ну как живешь, Остап? Не трогают? — когда закурили, спросил у брата.

— Да, слава богу, пока что…

— Не иначе как охранную грамоту выдали вам тогда, на мосту? — Видя, что Остап ничего не понял, добавил, наливаясь гневом: — В благодарность за тех добрых артиллерийских коней!

— Вот ты про что! — И Остап засмеялся, удивляя брата этим неуместным смехом, потом, затянувшись цигаркой, закашлялся. Не скоро, уж откашлявшись, сказал раздумчиво: — А ведь могло быть. Ей-право! Ежели б не свалил меня тогда тиф, недели за две перед тем.

— Так ты, выходит, не был тогда там?! — едва сдерживая радость, подался всем телом к нему и схватил рукой за плечо: — Ой, спасибо тебе, брат!

— А за что спасибо? — не понял Остап.

— Да и то правда! — опомнился Артем. — Сам ты тут ни при чем. Благодарить нужно ту тифозную вошь, что вытащила тебя из дивизиона в госпиталь. Вот она, жизнь твоя, Остап! Как на ладони. Есть о чем призадуматься. Чтобы не какая-то случайность определяла судьбу твою, а ты сам…

Остап нисколько не обиделся, признавая, очевидно, резон этих горьких слов, но все же поспешил перевести разговор, стал расспрашивать Артема, где тот пропадал целые полгода. А уж потом стал и о себе более подробно рассказывать.