Аркадия

Почто задумчив, грустен, мой Эргасто,
Как погляжу я? Овцам нет пригляда,
Разброд такой чреват бедою часто![36]

У речки та вон выбилась из стада;
Вон два барана прянули друг к другу,
И точно: будут биться до упада.[37]

Как победитель славен на округу!
Бегут за ним, и горе побежденному:
Пуститься прочь гонимому по лугу.

Вот, гладу покорясь неутоленному,
Добычу волки ждут, но спят собаки,
Ведь не до них хозяину бессонному.

Уже в лесах свивают гнезда птахи,
Снега нисходят с гор, растаял иней,
И поднимаются под солнцем злаки.

Вот-вот цветами запестреть долине,
Ветвям покрыться зеленью густою;[38]
Ягнята щиплют травку на равнине.

Венерин сын готовит лук свой к бою,
Чтоб ранить им, не зная пресыщения,
И сердце обратить сухой золою.

Уж Прокна, возвратясь в сопровождении
Кекропиды-сестры из стран далеких,
Рыдает о старинном преступлении.[39]

И правда, нынче пенье столь немногих
Разносится в тени дерев, что мнится,
Живем средь скифов, варваров жестоких.

С тобою в пенье мало кто сравнится,
Стихи слагаешь, фроттолы умело;
Спой, ибо ласкова Весна-царица.

ЭРГАСТО

Сельваджо мой, не Прокну с Филомелой,
А сов я вижу да мышей летучих
Во мраке сей пещеры опустелой.

Сама весна не дарит дней мне лучших,[40]
Цветов благих, травы не вижу росной,
Одни шипы терновников колючих.

И нет просвета в хмари дожденосной,
И ясный день, столь теплый и погожий,
Мне зимней ночью чудится морозной.

Пусть гибнет мир, не испытаю дрожи,
Крушенья жажду с чувством я особым,
И слаще думы нет для сердца всё же.

Страшусь громов, раздавшихся над скопом
Гигантов Флегры, воды призываю,
Что скроют землю новым злым потопом.

Ты мнишь, что мне, когда я так страдаю,
О бедном, жалком стаде печься любо?
Что отогнать надеюсь волчью стаю?

Я жажду одного в тоске сугубой:
Сесть у подножья ясеня иль клена,
Сосны густой иль пробкового дуба,[41]

Мечтать о той, что мучит непреклонно,
Как лед сама; заботы нет мне более,
Чем тосковать, страдая, как влюбленный.

СЕЛЬВАДЖО

Тебя в такой увидев меланхолии,
Скалою становлюсь от удивления,
Ответь же мне, ведь мучусь поневоле я,

Кто дева та, чье гордое презрение
Твой лик покрыло бледностью такою?
Открой же тайну и развей сомнение.

ЭРГАСТО

Ягнят однажды вел я к водопою,
Вдруг предо мною вспыхнул свет у речки;
Кудрей колечки стали мне силками,
А в сердце пламя лик разжег небесный,
Чей цвет чудесный молока белее
И роз алее; вся душа горела,
Хоть не терпела бремени доселе.
Сношу я еле то ярмо на шее,
А тяжелее знал ли кто на свете?
Попал я в сети красоты лукавой.
Лик величавый вижу постепенно,
И вот колено плавно приподнялось,
Мне показалось: небо запылало;
Покров стирала, пела нежным гласом.
Но горе! Разом прекратила пенье,
Мое явленье возмутило деву,
Ее напеву уж не мог внимать я;
Схватила платье, чтоб покрыть им тело;
По пояс смело погрузилась в воды,
И от невзгоды пал я, чувств лишившись.
Ко мне склонившись, дева утешала
И слез немало пролила в испуге,
На крик с округи пастухи сбежались,
Все сокрушались в чувствах благолепных,
Сто трав целебных применили с горя.
И чувства вскоре я обрел, но только
Мне жизнь нисколько не мила отселе,
Мне нет веселья, раненый, терзаюсь.
Она ж, раскаясь, возвратилась вскоре,
Но сердце — горе! — завлекла в ловушку.

Свою пастушку гордую и строгую
Зову и день и ночь, она же, дивная,
Как будто лед — ей сердце не растрогаю.

Лесам известна песня заунывная,
Все горы знают, люди и животные,
Как от любви рыдаю непрерывно я.

И ведают сильваны беззаботные,
Колькрат на дню вздыхаю, все деревия
И все стада, что здесь пасу, несчетные.

Несется эхо, и ловлю напевы я,
Что, отозвавшись, слух ласкают звуками,
И слышу имя этой юной девы я.

О ней лишь речь меж вязами и буками,
На чьей коре стихи мои читаются,
К слезам и пенью понужден я муками.[42]

Из-за нее быки мои сражаются.