Арк

– Попробую объяснить. Почему, по-вашему, Иосиф Виссарионович заменил пламенных революционеров на бюрократов? Думаете, дело только в борьбе за власть с наркомвоенмором в пенсне? Нет, дело в том, что Система существует веками и научилась самовосстанавливаться. Не Сталин привел к власти аппарат, а аппарат его выдвинул как единственно возможного кандидата. Другое дело, что человек он был не вполне психически здоровый, но тогда все висело на волоске, а потом… Потом уже переправу проехали и кони сами понесли, не поменяешь.

– Не понимаю, к чему ты ведешь, Юра.

– Как говорили древние: дослушай, а потом казни, – усмехнулся Кнопмус. – Так вот, сейчас наступает время стабильности, с одной стороны, идеальное для Системы и, лукавить не будем, идеальное для вас. Есть только одна маленькая проблема, а маленькие проблемы обычно рождают большие неприятности.

Брежнев нахмурился:

– И что за проблема?

– Люди. Хрущев, конечно, пару раз щечки понадувал, слюной побрызгал да туфлей постучал. Но это так, мелочи. Расслабился народец. Забывать стал свое место. И не грех периодически ему напоминать, что вы – хозяин. Нет, боже упаси, никаких ГУЛАГов и прочего. Но всяким очкарикам-вольнодумцам надо периодически больно бить по рукам. Самое интересное в данном вопросе то, что именно подобное отношение чаще всего стимулирует науку и искусство, а не игры в либерализм.

– Хм. Ну, продолжай, уже интересно. И почему же?

Кнопмус артистично взмахнул рукой:

– Да потому, что когда мужик сыт, то думает о новом холодильнике или путевке в Болгарию. А когда мужика не порют на конюшне, так он вообще начинает чесать в грязном затылке: а с чего вдруг эти толстомордые упыри командуют – выращивать мне рожь или кукурузу? Я, может, не глупее их, сам разберусь, чем поле засеять. И ведь не глупее, не глупее, но наша-то задача – сделать так, чтобы подобные мысли его голову не обременяли. Поэтому структура, где все как бы разрешено, при этом как бы запрещено, карается сурово, но не строго – это идеальная схема, которая позволяет и рыбку съесть и…. ну вы поняли.

Брежнев грузно поднялся, достал сигарету, закурил. Встал за спинку своего кресла и, облокотившись, задумчиво сказал:

– Как бы разрешено и как бы запрещено – это ты ловко, шельма. Есть конкретные предложения?

– Леонид Ильич. Нужно немного усилить нажим на техническую и творческую интеллигенцию. Оттепель должна перейти в легкие заморозки.

Затянувшись, Брежнев спросил:

– Не понимаю одного, какой толк от этого тебе?

– Это отвечает интересам Системы и Хранилища. Не дать поколению погрязнуть в мещанстве, держать всегда на полуголодном пайке, стимулируя лучше учиться и работать, – вот задача номер раз. Отсюда уже и все вытекающие. И не стесняйтесь, улыбаясь, за спиной держать хворостину для холопов. Они другого языка не понимают, а мы вас поддержим.

– Скажи Суслову, пусть подготовит соответствующие документы. Об этих твоих усилениях и прочем. Я подмахну.

– Все уже готово, Леонид Ильич. И кстати, давайте-ка правда этот ваш «рыжик» закажем и вмажем еще по стопочке по такому поводу.

Брежнев наконец улыбнулся:

– Вот это другое дело. И вообще, Юрик, хватит с этими глупостями ходить ко мне. Пусть у Суслова голова болит. Я сейчас тебе лучше покажу пока охотничье ружье девятнадцатого века, прислали из одного областного парткома в подарок, закачаешься.

Ленинград, 1934 год

– Серго? – Киров подул в эбонитовую трубку телефона, слышимость была паршивая. – Чем обязан, дружище?

– Слушай внимательно, кобель ты чертов. Затевается с тобой какая-то кутерьма, я понять не могу. Знаешь такую – Мильду Драуле?

Сергей Миронович вздрогнул. Конечно, о его похождениях Серго был в курсе. Не раз он, будучи в гостях у Орджоникидзе, рассказывал о своих подругах из «Мариинки», да и о других девочках. Но почему вдруг всплыла эта дура Мильда? Про нее и не говорил даже, не того полета птичка.

– А что случилось?

Будучи человеком умным, Киров прекрасно понимал, что все разговоры записывают. Несмотря на заверения своего «товарища», возглавлявшего ленинградское НКВД, Медведя, в обратном, всегда был осторожен в телефонных беседах. Завтра же распечатка могла лечь на стол Кобе. Поэтому напрямую отвечать не стал.

– Мироныч, я не знаю пока сам, в чем дело. Надежный человек сегодня озвучил в одном ряду две ваши фамилии. То ли подставить тебя с ней хотят, а может, и похуже что. Держи руку на пульсе, понял меня?

– Спасибо, старик. Я не забуду этого. Отбой.

Он сидел у себя дома в кабинете и в задумчивости крутил в руках карандаш. Орджоникидзе не стал бы звонить просто так.

«Коба ведь наверняка прекрасно знает о моих бабах, о проблемах с женой, да обо всем, к гадалке не ходи. Но мы же старые друзья, не думаю, что он с бухты-барахты заварил кашу. Тогда в чем причина?»

И тут его словно током ударило. Вспомнил, как Серго подчеркнул – «а может, и похуже что».

Сергей Миронович снял трубку, соединился с гаражом:

– Машину мне, срочно.

Резко поднявшись из-за стола, собрал бумаги для сегодняшнего доклада на партхозактиве в папку, посмотрел на себя в большое зеркало в шкафу.