Арк

Недоуменный Стругацкий вытащил из внутреннего кармана паспорт и протянул блюстителю порядка. Тот пролистал книжицу, вернул владельцу и, еще раз козырнув, сообщил:

– Все верно. Аркадий Натанович, с вами хотят побеседовать если позволите, то займу буквально час вашего времени. Как мне сообщили, встреча с Владимиром Семеновичем состоится примерно через полтора часа, он задерживается по не зависящим от него причинам, так что можете не переживать.

Он указал рукой на спускающийся вниз эскалатор, и оба с дежурными улыбками на лицах вернулись на платформу. Милиционер направился в сторону служебного помещения, уходящего в глубь тоннеля, и Аркадий, не скрывая интереса, последовал за ним.

Бывать за пределами пассажирского муравейника ему еще не приходилось.

Они шли по каким-то техническим переходам, зачастую сырым, с потеками на бетонных стенах, но чаще всего отделанных кафелем. То поднимались, то спускались по лестницам, сопровождающий открывал какие-то двери на кодовых замках, иногда показывал пропуск охранникам. Через десять минут Аркадий полностью потерялся в пространстве и уже вряд ли смог бы сам вернуться обратно.

Наконец, у одной из дверей, которую охраняли двое тяжеловооруженных людей без знаков различия на военной форме, милиционер сказал:

– Я подожду вас здесь и потом отведу обратно. Код восемьдесят пять, – повернув голову, обратился он к стражникам.

Один из автоматчиков снял трубку с настенного аппарата и что-то тихо пробурчал. Зашипела гидравлика, проход был открыт.

– Проходите, – махнул он рукой.

Внутри было странно.

Ощущение возникло такое, будто попал в Третьяковскую галерею. В арочных залах всюду висели картины, стояли скульптуры, а сами стены были причудливо отделаны необычным материалом, словно золотистый янтарь, издававшим естественное освещение в помещении.

Ни в одну, ни в другую сторону галереям было не видно конца.

А у входа стоял старый знакомый по Петропавловску-Камчатскому.

– Ну привет, старлей. Давно не виделись, – сказал он Аркадию.

В Кремле, в небольшой уютной комнатке, где не было той помпезности и тяжеловесности, свойственной остальным залам и кабинетам, в огромных кожаных креслах сидели двое мужчин, столь разнящихся между собой, что сложно было представить их за дружеской беседой.

Тем не менее они оживленно и добродушно переговаривались, периодически подливая друг другу «Зубровки».

Изящный хрустальный лафитник стоял на невысоком длинном столике, расставлены аппетитнейшие закуски: и сочные чебуреки из баранины со свининой, и нарезанное тонкими ломтями мясо косули, и, конечно, вазочка с «баялдой» из баклажанов и помидор, круглогодично выращиваемых в теплицах закрытого партийного совхоза, охранявшегося почище, чем шахты с ядерными ракетами.

Гость был одет небрежно: стильные джинсы, цветастая, расстегнутая в вороте рубашка и модный вельветовый пиджак. Длинные прямые седые волосы, массивные восточные скулы и маленькие, глубоко посаженные глаза под густыми серыми бровями. Он напоминал тибетского монаха, решившего посетить танцплощадку.

Его собеседник, напротив, был в строгом, но дорогом костюме. И хотя уже успел снять галстук и расстегнуть верхнюю пуговицу, в образе все равно ощущалась какая-то монументальность. Темные, с легкой проседью волосы, крупное лицо и веселые глаза, смотрящие на собеседника из-под тяжелых век.

Такого хочется ваять в граните.

– Ну, Леонид Ильич, спасибо вам, дорогой. Давно столь душевно не отдыхал, – заметил Кнопмус, – но давайте, как это ни грустно, перейдем к делам.

– Вечно ты, Юрик, спешишь испортить праздник. Думаешь, мне часто удается так вот, как говорится, у камелька, посидеть с приятным человеком и поговорить о пустяках? А хочешь, нам и горячего сейчас приготовят, шашлычку или «рыжика» даже? Такого борща, как наш «рыжик», ты уж точно нигде не пробовал.

Кнопмус, притворно округлив глаза, замахал руками.

Брежнев вздохнул, поставив на стол рюмку:

– Ладно уж. Валяй. Знаю я тебя, прилипчив как банный лист, все равно не отвяжешься. Выкладывай, с чем пришел.

– Да вопросов много. Космос, восточные кризисы, экономика, политика. В основном, конечно, меня сейчас беспокоят два вопроса: Китай и Семичастный, менять его пора.

Леонид Ильич теперь уже сам замахал на него руками:

– Нет, нет и нет. Никакой политики. Давай завтра приходи, вот тогда поговорим обо всем этом. Не хочу портить себе настроение. Излагай, что тебе лично нужно.

– Не знаю в данном случае, кто к кому и с чем пришел, – лукаво улыбнулся Кнопмус, – есть у меня одна интересная мысль, которую я хотел вам преподнести в качестве небольшого подарка. Знаете, действие равно противодействию. И ваш процесс над Даниэлем и Синявским прекрасно это показал.

– Еще бы не прекрасно, получили себе пикеты под стенами Кремля. Радости полные штаны.

Вспомнив всю эту шумиху, Брежнев даже нервно начал шарить по карманам в поисках сигарет.

– Да что вам до пикетов? И потом, это очень и очень хорошо, что такие пикеты есть. Надо бы этих пикетчиков сажать. Не строго, но сажать. Не понимаете?

Генсек покачал головой, с удивлением глядя на собеседника.