Арк

Деканозов пригладил короткий ежик волос на голове и посмотрел в окошко. Обзор был невелик, виднелся лишь кусочек неба. Тогда подошел к стене, постучал. Стены старые, крепкие, промерзшие.

– Тут рядом «крестничек» сидит твой. Буквально в паре шагов.

– Ты о ком?

– Да о том, кто жену твою трахал последние годы.

Ежов взъярился:

– Ты мне не того, этого, не надо! Я, понял, я ее только трахал. Я! – заорал он.

– Вот как дураком был, так дураком и помрешь. Не понял еще, о ком речь веду?

Ежов опустился на стул:

– Жидок этот поганый? Писака всратый?

– Он, милый, он. Так вот что Лаврентий Павлович предлагает. Скажи, где спецархив агентуры, а мы тебе маленькую житейскую радость доставим. На Бабеля уже расстрельный приказ имеется. Ну вот и дадим «наган» с полной обоймой. Отведи душу. Вспомни старое. Только карту нарисуй, где искать и как, мальчики умаялись за эти месяцы, все твои квартиры с дачами уже по винтикам разобрали.

Николай Иванович хмуро взглянул на Деканозова:

– Ну и на кой хрен это Лаврентию надо?

– А вот это уже не твоего ума дело, Коля. Хочешь напоследок повеселиться – план начеркай, и вперед, Бабель весь твой.

– Что значит напоследок? – вскинулся Ежов.

– Да то и значит, Коля, то и значит. Решай сам. Вот тебе перо, вот бумаги.

Он аккуратно выложил все на стол и, ухмыляясь, посмотрел Ежову в глаза:

– Подумай, может, это будет последняя радость в печальном финале жизни. Кстати, товарищ Берия тебе открыточку прощальную от вождя народов просил передать, прости, совсем забыл.

Из кармана кителя он вытащил снимок и бросил на столик перед бывшим наркомом.

Это была фотография Суламифь из их семейного альбома, снятая в тот день, когда они познакомились в Сочи. Лицо жены пересекала выведенная рукой Хозяина красным грифелем буква «С».

«Значит – Сталин, не Система», – понял он и принялся чертить план, сухо объясняя Деканозову, что и как.

«Система знает, где настоящий, бесценный архив. Забирайте гнилые кости, шакалы, здесь только расходный материал. Забирайте и радуйтесь. Теперь я абсолютно уверен, за меня отомстят».

А еще он вспомнил встречу с Хозяином, решившую его судьбу.

И вспомнил дело Николаева.

Москва, 1934 год

На своей новой даче в Кунцеве Сталин ужинал в узком кругу.

Стоял теплый летний вечер, солнце клонилось к закату. От шашлыка, приготовленного поварами Берии, мегрелами, специально к встрече доставленными сюда на самолете, остался лишь манящий запах сочного мяса.

Иосиф Виссарионович с Лаврентием Павловичем смаковали бархатное «Киндзмараули», и только Ежов подливал себе водки, когда Хозяин отворачивался.

– Николай Иванович, – задумчиво сказал вождь, раскуривая трубку, – я думаю, вы не в обиде на меня. На последнем Съезде, как и обещал, ввел в состав ЦК, не так ли? Знаю, знаю, – махнул он рукой на подобострастно вскинувшегося Ежова, – давайте все эти славословия оставим для высоких трибун. Мы уже почти четыре года дружим, и вот сейчас появилась возможность на деле доказать эту самую дружбу товарищу Сталину.

Ежов вытер салфеткой жирный рот, перевел дыхание и спросил:

– Чем кроме благодарности за все я могу ответить своему любимому учителю, Иосиф Виссарионович? Каждое ваше слово – закон для меня.

Берия с другой стороны стола чуть наклонился к Ежову:

– Видите ли, в чем дело. Товарища Сталина заботит вопрос безопасности его лучшего друга, Сергея Мироновича Кирова. Тут вот какая штука. – Лаврентий Павлович откинулся, глотнул вина из хрустального бокала. Поставив его обратно на стол, достал из кармана платок. Сняв с носа пенсне, начал протирать его и повторил: – Вот какая штука, Николай Иванович. Судя по всему, Ягода не вполне справляется со своими обязанностями. И есть мнение – выдвинуть вас в ближайшее время на руководство наркомвнудел. Но мы хотели бы убедиться, насколько компетентны будете, насколько точно сможете понимать те задачи, которые ставит партия. Подозреваем, что Генрих их понимать перестал.

Ежов знал: Берия сам только на последнем Съезде был введен в состав ЦК, и удивился, что тот вдруг стал говорить от имени самого Сталина, да и к тому же с такой фамильярностью выражаться о главе НКВД.

– Лаврентий Павлович, при всем моем уважении, вы сейчас выражаете общую точку зрения или частную?

Сталин слушал этот разговор, посмеиваясь, дымя трубкой. Огладив усы, произнес:

– Не стоит, товарищ Ежов, отделять мнение членов Центрального Комитета от мнения членов всей партии.

У Ежова на лбу выступил пот.

Трясущейся рукой налил рюмку водки и, уже не скрываясь, залпом выпил. За мгновение в его голове выстроилась схема затеянной комбинации.

Он вспомнил слухи, ходившие в кулуарах, о том, что во время выборов на Съезде Сталин набрал меньше голосов, чем Киров, а выборная комиссия попросту уничтожила мешавшие правильному результату бюллетени.

Хозяин, глядя, как судорожно дергается кадык пьющего Ежова, подумал про себя: «Ай да Лаврентий, молодец. Этот алкоголик нам будет сейчас крайне полезен, теперь сомнений нет», – но вслух произнес: