Аппендикс

Точка нашего пересечения пришлась прямо напротив улицы Мастро. В этом районе было множество расчудесных улочек, уже своим названием рассказывающих о том, что именно на них когда-то продавалось и какие мастеровые на них трудились, но в данном случае улица хранила память о специфическом труженике, о ремесле которого не стоило объявлять во всеуслышание. Неподалеку как раз располагалась основная площадка демонстрации его художеств, – мост, где сейчас чувственные андрогинные ангелы держали в руках атрибуты пыток Христа.

Потоптавшись на месте, Вал сослался на пса. Он нашел щенка несколько дней назад и пока всюду таскал с собой. Им надо было забежать в парк Замка, чтобы псина могла совершить там свои действия – почитать книгу травы на предмет сучек, по-мужски, как это у них было принято, отметиться (это я, я, я написал стихотворение, принял закон, получил кучу денег. Дамочки, все ко мне строем, живенько!). «Идите, идите, мальчики, да поскорее, я не стану вашей самочкой, не на ту напали, – просигналила им я, повиливая невидимым хвостом. – Не собираюсь таять тут перед вами, я вам не снегурочка, и нечего на меня так пялиться. Ну-ка, ать-два, пошли в свой сквер тюремного замка!»

Жуткое, не влезающее ни в какие архитектурные каноны, это строение грузно нависло над набережной. В парадных покоях по его стенам парили легкомысленные гротески, мускулистые герои и влюбленные смотрели с фресок, а в тюремных камерах еще проступали надписи, сделанные его мучениками, многие из которых, к вящей досаде палача, сгинули в нем бесследно. Зато, если можно было лишить кого-нибудь жизни честно и открыто, то – всего каких-нибудь сто пятьдесят лет назад – все обставлялось как большой праздник, и головы приговоренных не убирали несколько дней, будто шары с рождественской елки или конфетти после карнавала. «На мосту больше голов, чем дынь на рынке», – гласила пословица.

Конечно, мост был далеко не единственным местом совсем недавно упраздненных казней и выступлений Главного палача. Неподалеку располагался бывший Campus Agonis, как и сейчас, всегда полный праздным народом, тряпичниками, лавочниками, глотателями огней и выдувателями мыльных гигантских шаров. Или уютненькое Поле Цветов, облюбованное для сожжений, где когда-то заодно объявлялись приговоры и оглашались новости и более или менее точное время. Чуть подальше, прямо у главных городских ворот, ширилась красавица Народная площадь, могущая вместить гораздо больше зрителей, а у излучины реки была приспособлена площадка при Большом Цирке. Еще раньше такой уголок был и у Иоанна Латеранского, прямо у бронзовых символов города – волчицы и философа Марка Аврелия. Во всех этих местах тоже убивали и мучили. Сжигали заживо, погружали в чаны с кипящей смолой, четвертовали, поднимали на дыбу, забивали молотками, отщипывали плоть раскаленными щипцами. Однако торжественное свершение правосудия на мосту Замка было обставлено куда театральней и предпочиталось как местной, так и заезжей публикой.

На самом верху круглого здания замер Михаил Архангел. Лица было не разглядеть, и это, казалось мне, было к лучшему, потому что страшным должен быть лик судьи-архангела, хотя сейчас я осмелилась бы взглянуть скорей в его, чем в глаза Вала. Кстати, они у него были светло-карие, даже зеленые на солнце, по-восточному широко расставленные и глубоко посаженные. Он же потом утверждал, что моя радужка была в тот момент цвета индиго.

Почти каждому знаком этот долгий, сулящий бесконечность взгляд, из которого потом порой невозможно выйти годами. Все главное случается именно в эту секунду. Остальное, как вспыхнувший яркий хвост кометы или как ее полное исчезновение в поле притяжения Солнца, – лишь развернувшиеся и неизбежные последствия.

Пушка с Яникульского холма бабахнула полднем, а я потеряла равновесие, будто ядро угодило прямехонько в меня. Амур, видимо, забросил лук и стрелы и развлекался теперь дальнобойными орудиями. Словно четыреста лет назад отрубленная на этом месте головка девочки-подростка Беатриче Ченчи, моя тыквина тоже отделилась от тела, ноги дрожали. Вместе с ней отмершим эпителием от меня отделялось вообще все. Пространство вокруг стало отдаляться, будто я теперь смотрела на него в перевернутый бинокль. Тут только я заметила, что поддерживала его передо мной не кто иная, как печальная спутница Венеры, древняя богиня мертвых Либитина. Я уже слышала однажды, что во время влюбленности какая-то часть человека умирает. Наверное, чем сильней то, что нигилисты называют гормональным сбоем и химической реакцией, а традиционалисты радостью, горем, чудом и совпадением, тем от большей части самого себя нужно отказываться. «Боже упаси от еще одной химической реакции, ведь и так от меня уже ничего не осталось», – кажется, эта спонтанная молитва помогла, сознание прояснилось, и я глубоко вдохнула. «Раз, два, три»…

– Ну, увидимся, – медленно выдохнула я.

– Без сомнения, – ответил он.

– Ну да, я тут неподалеку пока, – замялась я. – Временно.