Аппендикс

Мирко в мороз кто-то дал женский свитер, и он надел его на ноги, как рейтузы. Он был ладным и мускулистым, и они не казались на нем нелепыми. Задрав голову, с застывшей улыбкой он часами мог смотреть на чье-то окно, иногда лишь сдвигаясь на несколько метров в сторону. Время от времени он снова оказывался раздетым, но особенно о том не тревожился. Лишь бы не сводить взгляд с одной точки. Ждал ли он кого-то? Может быть, и нет. Может быть, его прошлое было связано с совсем другим окном, а не с этим, которое он себе выбрал, а может, окно вообще было здесь ни при чем.

Но кроме несчастных сумасшедших множество здоровых гнездились в нишах домов, под портиками, на церковных папертях, под мостами. В ураган, снег и жару они были привычной частью пейзажа. Может быть, при сегодняшней ординарной гибкости, отсутствии специализации, при навыке к стремительному переключению пусть и весьма ограниченных регистров, кто-нибудь из них, пусть хотя бы на день, на полчаса тоже мог оказаться святым Мартином или даже тем, кого Мартин спас тогда от холода. Чудо раздроблялось на мелочь обыденности, в суете и однообразии ограниченного разнообразия походя на вспышки от искрения потраченных плохим контактом и перегрузкой проводов.

За полтора месяца осени город вновь наводнился людьми и давно потерял для меня ту шероховатую интимность, которая у нас с ним устанавливалась на время августа, особенно во время феррагосто, когда почти все магазины, бары, кафе и рестораны были наглухо закрыты. Тогда, освобожденное от человечьего и машинного бурления, открывалось его настоящее, древнее лицо. Теперь этот тайный образ можно было найти разве что на нижней набережной, где вылезшая из берегов река лизала башмаки, летали поскучневшие ласточки и чайки, время от времени скользили по воде на байдарках гребцы из местных клубов, а по подтопленным аккуратным дорожкам пролетали голоногие велосипедисты, и коричневые влажные листья прилеплялись к их шинам.

Под мостами кучковались темнокожие продавцы подделок, в Тестаччио группа албанцев ловила рыбу у полуоблетевших ив. Но многие деревья еще держали оборону.

Субботы и воскресенья меня раздражали особенно. Весь город выстраивался по парочкам. Они выходили за ручку или, обнявшись, маршировали примерно в одном и том же направлении, останавливаясь у витрин и окутывая друг друга словами «аморе» и «тезоро». Она воодушевлялась кофточкой и туфлями, он посматривал на цену и поддакивал, порой застревая взглядом на проходящих длинноногих туристках.

Часто я уходила в какой-нибудь парк в желании убедиться в природном разнообразии. В одно из таких безработных воскресений, бродя по своей любимой и совершенно пустынной в некоторых частях вилле, я вызволила из дальнего кармана памяти упавшее туда отражение и подумала, что на Вале, который шагал мне навстречу, кажется, была та же самая клетчатая рубашка, что и в день нашего случайного знакомства.

Мы разбежались на лету, даже не поздоровавшись, но потом оба замедлили шаг и обернулись. Мне показалось странным, что он помнит, как меня зовут. Тогда мне еще не было известно, что я была единственным новым человеком, с которым он разговаривал за последние годы. Наверное, и его удивили мои мнемонические способности. Он, кажется, спешил, а я была в том своем настроении, когда трудно разжать губы для разговора и тебе не подчиняется даже голос, а вместо приветствия из глотки вырывается нечто вроде лая или рычания смывного бачка.

Вторая встреча с Валом, обрушившаяся на меня почти сразу же, но совсем в другой части города, притащила с собой обломки мыслей о конструкции судьбы или силе невысказанного желания. К пока необъяснимой радости она примешала надежду на то, что любое пересечение может оказаться судьбоносным и откорректировать участь. Однако я не понимала, что продолжала вращаться по тому же кругу и все мои настоящие встречи должны были происходить с людьми, которые в главном были на меня похожи.

Давным-давно мы с сестрой мечтали об ирландском сеттере, и сперва я заметила именно его, но, когда подняла глаза на хозяина, мое горло спазматически сжалось и моторчик на долю секунды остановился. «Уууух», – полетел он вниз, обжигая меня изнутри. На мгновение мне показалось, что больше никакого сердца у меня нет. Когда мне все-таки удалось его нащупать, усилием воли я заставила его вернуться назад (ведь медом-хлебом некоторых не корми, а вот дай попридержать себя в руках). Затаившись, оно больно пришпорило какой-то внутренний орган, который, прогибаясь под тяжестью, стал рассылать жгучие волны вниз, пробивая дорогу себе и всаднику и рискуя выскочить через вульвино отверстие прямо на асфальт да еще и, не приведи господь, ненароком спалить дорогие мне портки.

Поскорее я постаралась отвести взгляд, но, поскольку голова больше мне не подчинялась, я хотя бы успела зажмуриться.

– Привет, – сказали мне.

Я открыла глаза и на секунду ослепла.