Анж Питу

– Велите отворить, – распорядился Людовик XVI. – Королевский дворец – убежище для всех.

– Увы! – подхватила королева. – Для всех, – быть может, кроме самих королей.

XXIII. Вечер пятого октября

Шарни и Жильбер бросились вниз по лестнице.

– Именем короля! – кричал один.

– Именем королевы! – кричал другой.

И в один голос они закончили:

– Отоприте двери!

Но приказ был выполнен не сразу, а между тем во дворе повалили наземь председателя Национального собрания и стали топтать его ногами.

Рядом ранили двух женщин из депутации.

Жильбер и Шарни бросились вперед; эти двое, из которых один вышел из самых верхов общества, а другой из самых его низов, встретились теперь в одной и той же среде.

Один хотел спасти королеву из любви к королеве; другой хотел спасти короля из любви к монархии.

Едва отперли решетку, женщины хлынули во двор; они бросились на ряды гвардейцев, на строй солдат фландрского полка; они угрожали, молили, льстили. Попробуй те устоять перед женщинами, которые заклинают мужчин именем их матерей и сестер!

– Дорогу, господа, дорогу депутатам! – крикнул Жильбер.

И строй охраны расступился, пропуская Мунье и несчастных женщин, которых он вел к королю.

Людовик, предупрежденный графом де Шарни, который прошел вперед, ждал депутацию в покоях, соседствующих с капеллой.

От имени собрания должен был говорить Мунье.

От имени женщин – Мадлена Шамбри, та самая цветочница, которая пробила сбор.

Мунье сказал королю несколько слов и представил юную цветочницу.

Та шагнула вперед, хотела заговорить, но произнесла только:

– Ваше величество, хлеба!

И упала без чувств.

– На помощь! – вскричал король. – На помощь!

Андреа устремилась вперед и протянула королю свой флакон.

– Ах, государыня! – с упреком бросил королеве Шарни.

Королева побледнела и удалилась в свои покои.

– Приготовьте экипажи, – сказала она. – Мы с его величеством отбываем в Рамбуйе.

Тем временем бедняжка очнулась; видя, что король поддерживает ее и подносит ей нюхательную соль, она застонала от стыда и хотела поцеловать Людовику руку.

Но он остановил ее.

– Дорогое дитя, – сказал он, – позвольте мне поцеловать вас, вы, право же, этого заслуживаете.

– Ох, государь, государь, если вы так добры, – отвечала девушка, – отдайте приказ!

– Какой приказ? – осведомился король.

– Приказ привезти зерно, чтобы прекратился голод.

– Дитя мое, – отвечал король, – я с удовольствием подпишу приказ, о котором вы просите, да только боюсь, что он, поверьте, не слишком-то вам поможет.

Король сел за стол и принялся писать, как вдруг прогремел одиночный выстрел, а за ним загрохотало множество выстрелов.

– О боже, боже мой! – воскликнул Людовик. – Что там еще стряслось? Посмотрите, господин Жильбер.

Атаке подверглась вторая группа женщин: тогда и раздался первый выстрел, после которого послышалась беспорядочная пальба.

Этот первый выстрел произвел какой-то простолюдин: он прострелил руку г-ну Савоньеру, лейтенанту гвардии, в тот миг, когда рука эта поднялась ударить молодого солдата, который спрятался позади строя и двумя вытянутыми руками прикрывал коленопреклоненную женщину.

В ответ на этот выстрел грянуло пять или шесть залпов из карабинов гвардейцев.

Две пули попали в цель, одна женщина была убита.

Еще одну унесли: она была тяжело ранена.

Народ дал отпор, и вот уже два гвардейца упали с лошадей.

Тут послышались крики: «Дорогу! Дорогу!» Это пришли люди из предместья Сент-Оноре, везя за собой три пушки, которые и выстроили в батарею перед оградой.

Дождь, к счастью, лил потоками; напрасно к фитилю подносили огонь: подмокший порох не вспыхивал.

В этот миг кто-то тихо произнес на ухо Жильберу:

– Сюда едет господин Лафайет, он уже в половине лье от дворца.

Жильберу не удалось заметить, кто сообщил ему эту весть, но, откуда бы она ни исходила, весть была добрая.

Он огляделся и заметил лошадь без всадника: она принадлежала одному из двух убитых гвардейцев.

Он вскочил в седло и галопом устремился по направлению к Парижу.

Вторая лошадь, лишившаяся хозяина, хотела поскакать следом, но не успела пробежать два десятка шагов по плацу, как ее схватили за уздечку. Жильбер решил, что кто-то разгадал его намерение и хочет его догнать. На скаку он обернулся.

Никто и не думал за ним гнаться: людей обуревал голод. Они думали о пропитании; кто-то уже заколол лошадь ножом.

Едва она упала, ее тут же раскромсали на десятки кусков.

Тем временем королю, как до того Жильберу, сообщили: приближается господин де Лафайет.

Король только что подписал для Мунье признание прав человека.

Он только что подписал для Мадлены Шамбри приказ о доставке зерна.

С этим декретом и приказом, которые, как казалось, должны были успокоить все умы, Майар, Мадлена Шамбри и множество женщин пустились в обратный путь в Париж.

На окраине Версаля они повстречали Лафайета, который рядом с Жильбером, заклинавшим его поторопиться, скакал рысью во главе национальной гвардии.

«Да здравствует король!» – закричали Майар и женщины, вздымая над головой полученные указы.

– Почему же вы говорили, что жизнь его величества в опасности? – удивился Лафайет.