Анж Питу

– Вот видите, как вы все перетолковываете, – проворчал он. – Герцог Орлеанский! Вы на него нападаете, а он прибыл из Парижа в Версаль в мое распоряжение, чтобы сражаться с мятежниками. Филипп Орлеанский – мой враг! В самом деле, сударыня, вы испытываете к нему просто непостижимую ненависть.

– Да знаете, почему он здесь появился? Потому что боится, как бы среди всеобщего замешательства о нем не позабыли, потому что он трус.

– Опять вы за свое, – укорил король. – Он трус, который это все затеял. Вы велели написать в своих газетенках, будто он испугался при Уэссане[156], вы хотели его опозорить. Это была клевета, сударыня. Филипп не испугался. Филипп не сбежал. Если б он пустился в бегство, то не был бы Орлеанским. Они все люди отважные, это всем известно. Глава их семейства, который был, казалось, скорее потомком Генриха Третьего, чем Генриха Четвертого, был смелым человеком, несмотря на маршала д’Эффиа и шевалье де Лоррена[157]. Он бросил вызов смерти в битве при Касселе. Конечно, регента[158] можно упрекнуть кое в чем в рассуждении нравственности, но он дрался при Стенкерке, Нервиндене и Альмансе как простой солдат. Давайте будем лучше недооценивать его заслуги, если вам угодно, сударыня, но и напраслину возводить не станем.

– Ваше величество готовы оправдать всех революционеров. Вы еще увидите, что вам придется заплатить за это. Если я и жалею о падении Бастилии, то только из-за него: мне обидно, что в нее сажали преступников, а он там так и не побывал.

– Ну, если бы герцог Орлеанский сидел в Бастилии, хорошо бы мы сейчас выглядели, – заметил король.

– А в чем дело?

– Вы же знаете, сударыня, что народ носил по улицам его бюст и бюст Неккера, увенчанные цветами.

– Знаю.

– Это значит, что, выйдя из Бастилии, Филипп Орлеанский стал бы королем Франции, сударыня.

– Должно быть, вы и это находите справедливым, – с горькой иронией уронила Мария Антуанетта.

– Еще бы! Пожимайте плечами, сколько вам будет угодно. Чтобы правильно судить о других, я становлюсь на их точку зрения. С высоты трона народ не разглядишь, поэтому я спускаюсь до него и задаю себе вопрос: будь я горожанин или сельский житель, неужели бы я стерпел, что сеньор считает меня своим товаром наравне с коровами и курами? Будь я землепашцем, разве смог бы я снести десять тысяч голубей сеньора, каждый из которых склевывает ежедневно по десять зернышек пшеницы, овса или гречихи, то есть в общей сложности около десяти буасо[159] моего кровного барыша; смог бы я снести его кроликов и зайцев, объедающих мою люцерну, его кабанов, вытаптывающих мою картошку? А его сборщики податей, отнимающие у меня десятину, а он сам, ласкающий мою жену и дочерей, а король, забирающий моих сыновей на войну, а священник, в минуту гнева призывающий проклятия на мою душу?..

– Ну-ну, государь, – перебила королева, сверкая очами, – берите кирку и ступайте разрушать Бастилию!

– Вот вы смеетесь, – ответил король, – а я пошел бы, честное слово, не выгляди это нелепо: король берется за кирку, когда может сделать то же самое одним росчерком пера. Да, я взялся бы за кирку, и мне бы рукоплескали – как я рукоплещу тем, кто на это способен. Полно вам, сударыня, те, кто разрушает Бастилию, оказывают услугу мне, а вам и подавно, ведь теперь вы не сможете по прихоти своих друзей бросать честных людей в темницу.

– Честные люди в Бастилии? Я велю бросать туда честных людей? Быть может, и господин де Роган – честный человек?

– Не будем говорить о нем, я же не его имею в виду. Да нам и не удалось его туда засадить, поскольку парламент тут же велел его выпустить. К тому же Бастилия – не место для князя церкви, сегодня туда сажают фальшивомонетчиков, а что, я вас спрашиваю, делать там фальшивомонетчикам и ворам? Разве мало в Париже тюрем, которые обходятся мне недешево, куда можно было бы отправлять этих злодеев? Ну ладно, подделыватели и воры – еще куда ни шло. Худо другое: туда бросают порядочных людей.

– Порядочных?

– Ну да, сегодня я как раз видел одного порядочного человека, который был туда посажен и вышел совсем недавно.

– Когда?

– Сегодня утром.

– Вы видели человека, который сегодня утром вышел из Бастилии?

– Я только что с ним расстался.

– Кто он?

– Некто, кого вы знаете.

– Я его знаю?

– Да.

– И как же зовут вашего «некто»?

– Доктор Жильбер.

– Жильбер? – воскликнула королева. – Тот самый, кого назвала Андреа, когда приходила в себя?

– Вот именно. Я по крайней мере уверен, что это он.

– И этот человек был в Бастилии?

– Можно подумать, вам ничего об этом не известно, сударыня.

– И вправду ничего. – Однако, увидев удивление на лице короля, Мария Антуанетта добавила: – Впрочем, возможно, я что-то запамятовала…

– Вот-вот! – вскричал король. – Когда творится несправедливость, всегда кто-то о чем-то забывает. Но если вы и запамятовали доктора и причину его ареста, то госпожа де Шарни все прекрасно помнит, ручаюсь вам.

– Государь! – возмутилась королева.

– Между ними явно что-то произошло, – продолжал король.