Анж Питу

— Ваше величество, — сказал Людовик XVI, — из-за всех эти происшествий мне забыли подать ужин; сделайте милость, прикажите принести его сюда.

— Сюда? — изумленно повторила королева.

— С вашего позволения.

— Но… ваше величество…

— Я нарушил вашу беседу. Ну что ж, за столом мы ее продолжим.

Короткое слово «ужин» погасило всеобщее возбуждение. Однако последняя фраза короля: «за столом мы ее продолжим» — была произнесена с таким хладнокровием, что даже королева не могла не признать: за этим спокойствием кроется немалое мужество.

Конечно же, король хотел показать, насколько он выше сиюминутных страхов.

Увы! Дочь Марии Терезии не могла поверить, что в такой час потомок Людовика Святого по-прежнему пребывает во власти обычных материальных потребностей.

Мария Антуанетта заблуждалась. Король просто-напросто хотел есть.

XXVI КАК УЖИНАЛ КОРОЛЬ ВЕЧЕРОМ 14 ИЮЛЯ 1789 ГОДА

Мария Антуанетта приказала накрыть для короля маленький столик прямо в ее покоях.

Однако дело пошло вовсе не так, как ожидала королева. Людовик XVI заставил умолкнуть всех ее приближенных лишь для того, чтобы они не отвлекали его от ужина.

Пока Мария Антуанетта пыталась вновь воодушевить своих сторонников, король поглощал яства.

Офицеры сочли этот гастрономический сеанс недостойным потомка Людовика Святого и, сбившись в кучки, смотрели на короля с куда меньшим почтением, чем следовало бы.

Королева покраснела, она сгорала от нетерпения. Ее тонкая, аристократическая, нервная натура не могла постичь этого господства материи над духом. Она подошла к королю, надеясь, что это соберет вокруг его стола начавших расходиться придворных.

— Государь, — спросила она, — нет ли у вас каких-нибудь приказаний?

— Что вы, сударыня, — отвечал Людовик с набитым ртом, — какие могут быть приказания? Разве что в эти тяжелые дни вы станете нашей Эгерией.

И он мужественно продолжил сражение с начиненной трюфелями молодой куропаткой.

— Ваше величество, — ответила королева, — Нума был миролюбивый государь. А нам сегодня, по всеобщему убеждению, нужен король воинственный, и если вашему величеству угодно искать примеры в древности, то, раз уж вы не можете сделаться Тарквинием, вам следовало бы стать Ромулом.

Король улыбнулся с почти блаженным спокойствием.

— А эти господа — люди воинственные? — спросил он, поворачиваясь к стоявшим поодаль офицерам.

Лицо его раскраснелось от еды; придворным же показалось, что оно воодушевлено отвагой.

— Да, ваше величество! — закричали они хором. — Мы мечтаем о войне! Мы хотим только одного — войны!

— Господа, господа! — остановил их король. — Мне, разумеется, весьма приятно сознавать, что в случае надобности я могу на вас рассчитывать. Но в настоящую минуту я слушаюсь только двух наставников: королевского совета и своего желудка; первый присоветует мне, как действовать впредь, а по совету второго я уже действую.

И он с хохотом протянул прислуживавшему ему официанту полную объедков тарелку и взял чистую.

Шепот изумления и гнева пробежал по толпе дворян, готовых по первому знаку короля пролить за него кровь.

Королева отвернулась и топнула ногой.

К ней подошел принц де Ламбеск.

— Видите, ваше величество, — сказал он, — король, без сомнения, полагает, подобно мне, что лучше всего подождать. Его величество действует так из осторожности; и, хотя я, к несчастью, не могу похвастать этой добродетелью, я уверен, что осторожность — качество по нашим временам весьма необходимое.

— Да, сударь, вы правы: весьма необходимое, — повторила королева, до крови кусая губы.

Со смертельным отчаянием в душе, терзаемая мрачными предчувствиями, она отошла к камину.

Разница в настроении короля и королевы потрясла всех. Королева с трудом удерживала слезы. Король продолжал поглощать ужин с аппетитом, отличавшим всех Бурбонов и вошедшим в поговорку.

Неудивительно, что зал постепенно опустел. Гости стали исчезать, как тает при первых солнечных лучах снег в садах, обнажая местами черную унылую землю.

Увидев, что рыцари, на которых она так рассчитывала, покинули ее, королева почувствовала, как утрачивается ее могущество; так некогда по дуновению Божию полчища ассирийцев и амалекитян гибли в морской пучине или ночном мраке.

От тягостных мыслей ее оторвал нежный голос графини Жюль, подошедшей к ней вместе со своей невесткой г-жой Дианой де Полиньяк.

При звуках этого голоса будущее, представившееся было гордячке-королеве в мрачном свете, вновь явилось ее воображению в цветах и пальмовых ветвях: искренняя и верная подруга стоит десятка королевств.

— О, это ты, ты, — прошептала она, обняв графиню Жюль, — значит, одна подруга у меня все-таки осталась.

И слезы, так долго сдерживаемые ею, ручьями полились из ее глаз, омыли ее щеки и оросили грудь; впрочем, слезы эти были не горькими, а сладостными, они не мучили, но облегчали душу.

Мгновение королева молча сжимала графиню в своих объятиях.

Молчание нарушила герцогиня, державшая невестку за руку.