Некоторые иноземные посланники, быв на аудиенции императора Петра Первого, весьма хвалили этого государя и отзывались о нем, что он пригож, велеречив и, как говорят, много может пить. Д’Акоста, случившийся при этом, заметил посланникам:
– Ну, господа! от ваших похвал не поздоровится112; потому что пригожество прилично только женщинам, велеречие болтунам, а третье дарование – грецким губкам.
Контр-адмирал Вильбоа113, эскадр-майор его величества Петра Первого, спросил однажды д’Акосту:
– Ты, шут, человек, на море бывалый. А знаешь ли, какое судно безопаснейшее?
– То, – отвечал шуг, – которое стоит в гавани и назначено в сломку.
Один из молодых камер-юнкеров, желая поглумиться над пожилым д’Акостою, спросил его, в присутствии одной девицы: как он стар?
– Этого не помню, – отвечал д’Акоста, – знаю только, что двадцатилетний осел гораздо старее шестидесятилетнего человека.
Один стряпчий, споря с д’Акостою об остроте своего разума и проворстве, сказал:
– Я скорее могу продать тебя 100 раз, нежели ты меня однажды.
– Это совершенная правда; ибо ты ничего не стоишь, – отвечал шут.
Д’Акосте, который, по своей скупости, пил весьма умеренно, кто-то заметил114:
– Ежели все будут пить, как ты, то вино подешевеет.
– Но оно подорожает, если всякий будет пить, как захочет, а это я и делаю: пью, как хочу.
«Как от пилюль очищаются желудок и кишки, так карты опустошают карманы и сундуки», – говорил д’Акоста, по скупости своей никогда не игравший в карты.
Один из генералов, в присутствии государя, выхвалял чины военные, а статские хулил.
– Ты, шут, как об этом думаешь, – спросил Петр, обратясь к д’Акосте.
– Думаю, государь, что ежели бы статские хорошо отправляли свои должности, то в военных людях не имелось бы никакой надобности, – отвечал шут.
Д’Акоста, увидя одного человека, которого вели под стражею в приказ115, спросил его, за что он попался.
– Я написал пасквиль на князя Меншикова, – отвечал тот.
– Эх, братец, – сказал д’Акоста, – лучше бы ты написал на меня, так тебе ничего бы не сделали.
Кто-то сказал д’Акосте: какой ты дурак!
– Это правда, сударь; я хочу сказать то же, – отвечал шут.
Д’Акоста, человек весьма начитанный, очень любил книги. Жена его, жившая с мужем не совсем ладно, в одну из минут нежности сказала:
– Ах, друг мой, как желала бы я сама сделаться книгою, чтоб быть предметом твоей страсти.
– В таком случае, я хотел бы иметь тебя календарем, который можно менять ежегодно, – отвечал шут.
Одна старушка-сплетница, встретившись на адмиралтейской площади с д’Акостой, которого давно не видала, поздоровалась с ним – и у них произошел такой разговор:
– Выдал ли, батюшка, свою третью дочку?
– Выдал, матушка.
– А за кого, родимый?
– За переводчика, мой свет.
– Ну, счастливо, голубчик. Где ж он у места, переводчик-от?
– А он, голубушка моя, из места в место, примером сказать, с Вшивой биржи в Чекуши, слепых переводит.116
Муж четверой дочери д’Акосты, недовольный своей женой, не долюбливал и ее отца, которому сказал однажды, в присутствии большой компании:
– Хотя тебя, тестюшка, считают за ученого, но не думаю, чтоб ты мог что-либо совершенно знать.
– Обманываешься, зятюшка, ибо я совершенно знаю, что ты с рогами, – отвечал д’Акоста.
Имея с кем-то тяжбу, д’Акоста часто прихаживал в одну из коллегий, где, наконец, судья сказал ему однажды:
– Из твоего дела я, признаться, не вижу хорошего для тебя конца.
– Так вот вам, сударь, хорошие очки, – отвечал шут, вынув из кармана и подав судье пару червонцев.
Другой судья, узнав об этом и желая себе того же, спросил однажды д’Акосту:
– Не снабдите ли вы и меня очками.
Но как он был весьма курнос и дело д’Акосты было не у него, то шуг сказал ему:
– Прежде попросите, сударь, чтоб кто-нибудь ссудил вас порядочным носом.
В одной компании, где присутствовал и д’Акоста, нападали на брюсов-календарь.117 Один из гостей, говоривший больше всех о неверности календарных предсказаний погоды, обратился к д’Акосте с вопросом:
– Вот ты, говорят, все знаешь. Скажи на милость: отчего Брюсовы предсказания не столько сбываются летом, как зимою?
– От того, – ответил шут, – что летом обыкновенно молебствуют либо о дожде, либо ведре, а зимою нет.
Сказывают, что гоф-хирург Лесток имел привычку часто повторять поговорку: благодаря Бога и вас. Д’Акоста, ненавидевший Лестока за его шашни с женой и дочерьми его, д’Акосты, однажды, в большой компании, на вопрос Лестока: сколько у такого-то господина детей? отвечал ему громко:
– Пятеро, благодаря Бога и вас.
Один приказный, самого низкого происхождения, сын почти нищего отца, женясь на служанке секретаря своего начальника, вышел в подьячие и, скорым манером, спроворил себе дом, с большим двором и немалым садом. Водя, однажды, по всем покоям этого дома д’Акосту, своего приятеля, хозяин вдруг сказал ему, указывая через окно в сад: