Когда он сказал об этом жене, то она, осердившись, стала его бранить, приговаривая: «Уж и видно, что прямой дурак! даже в лотерею-то не сумел выиграть!»
Д’Акоста хвастался перед князем Меншиковым, что был приглашен на обед к князю Ромодановскому и рассказывал какие подавались кушанья. Название последнего блюда он никак не мог припомнить.
– Да не желели, дурак? – спросил князь.
– Нисколько не жалели, ваша светлость, – отвечал шут. – Напротив, когда я похвалил это блюдо, то его княжеское сиятельство приказал подать его мне еше раз и велел наложить целую тарелку.122
Д’Акоста, не смотря на свою скупость, был много должен и, лежа на смертном одре, сказал духовнику:
– Прошу Бога продлить мою жизнь хоть на то время, пока выплачу долги.
Духовник, принимая это за правду, отвечал:
– Желание зело похвальное. Надейся, что Господь его услышит и авось либо исполнит.
– Ежелиб Господь и впрямь явил такую милость, – шепнул д’Акоста одному из находившихся тут же своих друзей, – то я бы никогда не умер.
Жена д’Акосты часто слыхала от мужа, что кофей служит ему главным утешением в печали. Поэтому, как только умер муж, закричала: «Дайте поскорее кофею! ах я несчастная, несчастная!» Ей подали чашку этого напитка, она выпила его и тотчас же стала по-прежнему весела.
По смерти д’Акосты, в его бумагах оказался лист, исписанный им своеручно. Тут прочитали – следующее:
«День приближается, в который я уже не буду господин моему имению и с досадою увижу, что я семена свои для других посеял. Скоро, скоро, скоро пойму ясно, что все, считаемое моим, было не собственное, а земное. Час придет, и кто знает сколь скоро, когда я ближайшим моим буду причиною страха, печали и плача. Каково будет моему сердцу, когда моя вдова, мои сироты, сродники и друзья, став около моего одра, то о себе, то обо мне плакать начнут? Каково мне тогда будет, когда врач от меня скрывать, а поп мне возвещать смерть станут? Что я думать буду, когда мне объявят, что я уже должен от всех веселостей сего света отказаться – и только помышлять о вечности?
ПРИЛОЖЕНИЕ ВТОРОЕ
Нестор кукольник
Князь Меншиков, защитник Севастополя, принадлежал к числу самых ловких остряков нашего времени. Как Гомер, как Иппократ, он сделался собирательным представителем всех удачных острот. Жаль, если никто из приближенных не собрал его острот, потому что оне могли бы составить карманную скандальную историю нашего времени. Шутки его не раз навлекали на него гнев Николая и других членов императорской фамилии. Вот одна из таких.
В день бракосочетания нынешнего Императора в числе торжеств назначен был и парадный развод в Михайловском манеже. По совершении обряда, когда все военные чины … (слово не разобрано –
Граф Закревский, вследствие какого-то несчастного случая, принял одну из тех мудрых мер, которые составляют характеристику его генералгубернаторствования. Всесиятельнейше повелено было, чтобы все собаки в Москве ходили не иначе как в намордниках. Случилось на это время к<нязю> М<еншикову> быть в Москве. Возвратясь оттуда, к<нязь> повстречался с Киселевым и на вопрос: – Что нового в Москве, – Ничего особенного, – отвечал. – Ах, нет! Виноват. Есть новинка. Все собаки в Москве разгуливают в намордниках; только собаку Закревского я видел без намордника.
Князь Меншиков, пользуясь удобствами железной дороги, часто по делам своим ездил в Москву. Назначение генерал-губернатором, а потом и действия Закревского в Москве привели белокаменную в ужас.
Возвратясь оттуда, кн<язь> М<еншиков> повстречался с гр<афом> Киселевым.
– Что нового? – спросил К<иселев>.
– Уж не спрашивай! Бедная Москва в осадном положении.
К<иселев> проболтался, и ответ М<еншикова> дошел до Николая.
Г<осударь> рассердился:
– Что ты там соврал Киселеву про Москву, – спросил у М<еншикова> Г<осударь> гневно.
– Ничего, кажется…
– Как ничего! В каком же это осадном положении ты нашел Москву?
– Ах, Господи! Киселев глух и вечно недослышит. Я сказал, что Москва находится не в осадном, а в досадном положении.
Государь махнул рукой и ушел.