Андрей Столяров

И все же задача была решена только наполовину. Новую информацию об арконцах, если только мистер Коврин действительно ее раздобыл, нам заблокировать удалось, но вывести ее на поверхность, сделать достоянием всех оказалось делом невыполнимым. То ли мистер Коврин и в самом деле был сотрудником российской разведки, в чем были твердо убеждены некоторые наши эксперты, то ли мадам ван Брюгманс в качестве председателя Международной комиссии, к сожалению, оказалась не на высоте (слишком твердолобая, через пару дней обмолвился Гленн), то ли (сам я склоняюсь именно к этому) никакой существенной информации там просто не было. Я по поручению Гленна Осковица читал и внимательно изучал протоколы комиссии и не видел в них ничего, что указывало бы на сокрытие каких-либо сведе­ний. Скорее это напоминало все ту же, уже осточертевшую мне, унылую бюрократическую игру со множеством якобы хитрых уловок с той и с другой стороны, и удручающим, до боли в висках, таким же унылым бюрократическим словоблудием. В общем, хотите намертво утопить ка­кую-нибудь проблему — создайте для ее решения представительную комиссию.

А дальше молнии начали бить одна за другой. Немедленно зашатались другие аравийские нефтяные монархии. Грянул го­су­дарственный переворот в Кувейте, к власти под ликование граж­дан там пришел некий «Исламский совет». Король Бахрейна, где большинство населения составляли шииты, в свою очередь, не дожидаясь штурма правительственной резиденции, бежал к нам, в США. В срочном порядке запросили политического убежища правители Эмиратов, там также вспыхнули уличные вол­нения. Весь регион Аравийского полуострова подернулся зыб­кой пленкой огня. Но это было еще ничего. Такие завихрения мы могли бы, хоть и с большими трудностями, пережить. В конце концов это были наши внутренние, чисто земные заботы, и мы более или менее представляли, что с ними делать. Однако именно в эти дни в пятидесяти районах Земли внезапно на­чали прорастать арконские Станции, и с этой минуты весь геополитический антураж стал расползаться на отдельные ниточки, как прогнившая ткань. Я помню ночное (опять-таки ночное) совещание в Пентагоне, на которое зачем-то выдернули и меня, там обсуждался насущный вопрос: считать ли появление Станций актом агрессии, совершенной арконцами, и если да, то какие меры нам следует предпринять? Снова всплыл план превентивного ядерного удара по арконскому звездолету, и хотя через пару часов последовало заявление Вил­лема об иммиграции, несколько ослабившее напря­жение, волны массовой паники уже с шумом покатились по миру. Ситуация становилась неуправляемой. Никто не понимал, чего еще следует ожидать. И вот здесь, в этом бешено вращающемся калейдоскопе мнений, нервных ре­плик, скороспелых высказываний, возбужденных, почти невме­няе­мых го­лосов, страстных выкриков, взаимно исключающих то­чек зре­ния, истерических телефонов, мгновенных альянсов, ско­ротечных ди­пломатических войн, во всей этой атмосфере ад­министративных миазмов, ядовитых, першащих в горле, засти­ла­ющих со­бой белый свет, проскользнуло непонятное слово­со­четание — «операция Бонобо» и осело камешком в моей памяти, чтобы возникнуть потом, при совершенно неожиданных обстоятельствах.

22

Хуже всего тишина. Особенно если это больничная тишина, в которой всегда чувствуется некое нездоровое напряжение. И в сто раз хуже, если это тишина специального медицинского бло­ка, куда ты заключен уже больше недели.

Часы показывают половину третьего ночи.

Я не понимаю, что меня разбудило. Вроде был какой-то тол­чок, но он соскользнул и исчез по ту сто­рону яви. Вместе с тем тишина настораживает. В ней нет звукового фона, который обыч­но просачивается даже сквозь изолирующие перегородки медблока: легкого дрожания воздуха, смутных акусти­ческих па­у­тинок, плавающих в пространстве. За­то в ней есть нечто иное: почти неощутимое, размытое стенами и расстоянием завывание, звериная звуковая пульсация за окном. Я как-то не сразу догадываюсь, что это воет сирена тревоги. А когда догадываюсь, резко са­жусь и щелкаю переклю­чателем лампы. Свет не горит. Ничего себе, зна­чит, дело серьезное. Через секунду я ока­зыва­юсь у окна и в исступленном свете луны, которая сияет не хуже прожекторов, вижу дворик, замкнутый остроконечной железной огра­дой. Три двухэтажных научных флигеля, построенных буквой «п», пред­полагалось, что здесь будут изучать внеземную флору и фа­уну. Левый и правый из них ныне законсервированы за ненадобностью, а центральный, где я нахожусь, отдан в распо­ряжение доктора Йонгера. И вот я вижу, как через решетку огра­ды бесшумными призраками перемахивают несколько быст­рых фигур. Они, как ниндзя, с головы до ног замотаны черной материей, и в руках у них — отчетливые разлапины автоматов. Какое-то кошмарное дежавю: точно такие же ниндзя месяц назад выпрыгивали из вертолета при нападении террористов на наш Центр.