Андрей Столяров

— Но почему американцы, а не мусульмане? — неожиданно спросил Гамб. — Почему с Земли бегут те, кто живет в раю, а не те, кто пребывает в аду?

Гленн, присутствовавший при разговоре, как-то странно мигнул, но меня, к сожалению, уже слегка понесло.

Я сказал:

— Исламский мир еще не утратил веру в будущее. Исламские радикалы, которые ныне представляют собой его наиболее активную часть, действительно верят, что можно построить рай на земле, царство счастья и справедливости, горний мир, который заповедовал людям Аллах. Там не будет никаких трудностей. Там не будет ни злобы, ни зависти, ни вражды, ни неравенства, ни нищеты. На практике это, конечно, не осуществимо, но это — осле­пительная идея, и они готовы ее воплотить ценой героического самопожертвования. Их жизнь имеет яркий, бесспорный и, главное, — божественный смысл. Никакая цена при этом не кажется непомерной. А какой смысл присутствует в жизни современного американца? Купить машину престижной марки? Приобрести дом, в два раза больший, чем требуется для его семьи? Вот в чем тут дело. Исламским радикалам не нужен терранский рай. Рай они намерены создать на Земле. Вот что ведет их на смертный бой. Вот ради чего они встают из окопов. А мы свой смысл, свое экзистенциальное предназначение давно и без­надежно утратили…

Президенту мой доклад не понравился. Правда, внешне он ничем этого не показал: пожал мне руку, наградил электоральной улыбкой, сказал, что обязательно обдумает мои слова. Сознаюсь, что некоторое время я ходил гордый, как петух в курятнике, любовался собой, снисходительно посматривал по сторонам. Ну а как же? Сам президент меня похвалил. Быть может, этот мой аналитический материал окажет влияние на положение дел в стране. Я чувствовал свою причастность к большой политике. Я был одним из тех, кто вершит судьбами и делами людей. Этот мой шарик напыщенного самомнения через несколько дней безжа­лостно проткнул Гленн Осковиц, объяснив, что у президента я вел себя как последний дурак.

— Доклад был приличный, к нему никаких претензий, но вот твой тон и особенно комментарии произвели крайне неблагоприятное впечатление… Ты меня не перебивай, ты послушай!.. Ведь, в сущности, кому и что ты сказал? Рональд Гамб — это селфмэйдмен, человек, который создал себя сам, преодолел крутой путь от мелкого бизнесмена до миллиардера и президента стра­ны. И, исходя из опыта собственной жизни, он совершенно искренне, подчеркиваю, искренне убеж­ден, что мы действитель­но построили здесь «град на холме»: обще­ство, которое по спра­ведливости каждому предоставляет свой шанс и так же по справедливости вознаграждает каждого за его труд. То есть бла­годать божья почиет не только на Великой Америке, но и на нем самом, Рональде Гамбе. А ты вдруг начал разглагольствовать, что все это не стоит ломаного гроша, что все это — симулякр, нарциссический самообман, что его феноменальный успех — лишь глянцевая обертка, внутри которой звонкая пустота. — И после некоторого молчания он добавил: — Боюсь, что президент тебе этого не простит.

Однако, глядя в дождевую, туманную пелену, я вдруг понял, что Гленн тогда был не прав. Дело было совсем не в моем до­кладе, не в тоне его, не в комментариях и вообще не во мне. Просто сам Вашингтон, чьи здания при­зраками отплывали сейчас назад, с приходом арконцев вдруг стал другим. За считаные месяцы он из центра мира превратился в глухую деревню на дальнем краю Вселенной, в провинциальный поселок, придав­ленный дремой захолустного бытия. А президент Рональд Гамб из вседержи­те­ля, чьим словам только что внимали миллиарды лю­дей, в при­дур­коватого старосту этой деревни, который в ужа­се и смя­тении взи­рает на белых пришельцев, неожиданно по­явив­шихся ниоткуда. У них странная одежда и странная речь. Они держат в руках железные посохи, извергающие смертель­ный огонь. Он чувствует себя ничтожным перед их могуществом и понимает, что жизнь деревни теперь перевернется с ног на го­лову. И это пред­чувствие его не обманывает. Тут же вспыхивают безобразные дра­ки между семьями из соседних хижин, никто не может их прекратить, мужчины больше не уходят с утра на охоту, а женщины больше не собирают съедобные орешки и ко­решки, вме­сто этого и те, и другие жуют дурманящий кунг, глаза их от счастья полны ра­достно-бес­смысленной влаги, а перла­мут­ровые ракуш­ки, еще вче­ра со­ставлявшие достоинство и бо­гатство, сейчас брошены в пыль, хрустят под ногами — они пре­вратились в ни­что по срав­нению с восхитительными стеклян­ными бусами, кото­рые принесли боги, спустившиеся с небес. И старо­ста как чело­век умный и хитрый (иначе бы он старостой и не стал) пони­мает, что это — верная смерть, что деревня и племя умрут, поскольку все их суще­ствование утратило смысл, и что восстановить прежнюю жизнь удастся только тогда, ко­гда отвратительные белокожие пришельцы уйдут и больше не вернутся сюда.