Андрей Смирнов

Ги   ничего   не   сказал.   Он   мрачно   уселся   напротив   меня   (купцы,   сидевшие   с   той   стороны,

поспешно   отодвинулись,   чтобы   не   злить   лишний   раз   гневливого   тамплиера)   и   уставился   в

возникшую перед ним миску с мясной похлебкой. Разглядывал он свою похлебку довольно долго,

как будто бы надеялся отыскать в ней подходящий ответ на этот нелегкий вопрос. Ответ, достойный

истинного христианина и крестоносца.

Я   уже   почти   закончил   свою   порцию   и   собирался   перейти   к   ватрушкам   и   меду,   когда   Ги

оторвался от созерцания своей порции и брякнул:

— Так иудеи же Христа и распяли!

—   Ммм?..   —   Я   разжевал  кусок  ватрушки.   —   Насколько  я  помню,   после   Христа   остались

какие-то там апостолы. Напомни мне, кто они были по вере? До того, как стать христианами?

Ги предупреждающе вздернул руку:

— Все, хватит! Я не желаю больше все это выслушивать!

Я пожал плечами и окунул ватрушку в мед. Ги посмотрел на сидевшего рядом с ним иудея как

на оборотня, только для виду принявшего человеческий вид, взял ложку и мрачно стал есть. В этот

вечер он больше ничего не сказал.

Кажется, Ги начал подозревать меня в тайной ереси. Ну и черт с ним.

* * *

Проснулись мы рано, но оказалось, что купцы тронулись в путь еще раньше. Позавтракав, мы

выехали следом за ними. Утро обещало быть ясным. Было свежо и ветрено.

Я   заметил,   что   Тибо   все   время   с   беспокойством   поглядывает   по   сторонам.   Дорога   была

шириной около трех метров, слева — крутой склон, справа — гора. В непосредственной близости от

дороги огромные валуны, отчасти занесенные землей и щебнем, перемежались с редкими пихтами и

елями.

— Что высматриваешь?

— Так это... — Тибо снова завертел головой. — Поговорил я на постоялом дворе кое с кем...

Дорога, говорят, опасная. Живет тут, говорят, один барон. По названью-то — барон, а по сути —

натуральный разбойник. Грабит путников без всякого снисхождения. Что хошь делает.

—   Не   грабит,   а   взимает   пошлину,   —   наставительно   вмешался   тамплиер.   —   Всякий

благородный   человек   имеет   право   на   своей   земле   взимать   ту   сумму   с   проезжающих,   которая

представляется ему справедливой.

Подумав, Ги добавил:

— Если, конечно, проезжающие сами не являются людьми благородного происхождения. Как,

например,  мы с Андрэ. В этом же случае взыскивать с проезжающих пошлину — дурной тон и

хамство.

Тибо неопределенно покачал головой:

— Грабит он всех без разбора, ежли может, не спрашивая, кто благородный, а кто — не очень.

И то сказать, господин Ги: одно дело — пошлину взять, ну, там десятую или двенадцатую часть, а

совсем другое — обобрать до нитки.

— И как зовут этого любезного синьора? — поинтересовался я.

Тибо, однако, шутки не понял.

— Да какой он там синьор, — махнул рукой мой оруженосец, — людей у него не больно-то

много. А ежли даже и синьор — то уж никак не любезный. Впрочем, ежли вы полагаете, что он и

синьор, и любезный, то и я стану его так называть. Потому как вашей милости виднее. А что до

имени этого разбойника... то есть любезного синьора... то зовут его Бенедикт де Бале. На большие

отряды или караваны он не нападает. Боится. А как несколько человек едут — как мы, к примеру, —

он тут как тут... Опасное это место, ваша милость.

Я посмотрел на ухмыльнувшегося при этих словах Ги де Эльбена и подумал, что если кому и

следует опасаться этой встречи, так это не нам, а барону Бенедикту.

Мы   почти   догнали   купцов.   Минуя   один   из   дорожных   вывертов   (перед   нами   разверзлась

глубокая расщелина, и дорога сворачивала вправо, в обход), мы заметили на другой стороне ущелья

хвост удаляющегося каравана. Вскоре, впрочем, мы потеряли их из виду, но было ясно, что еще

минут десять — и мы их догоним. Мы наткнулись на старый мост, перекинутый через расщелину в

самом узком ее месте, и с некоторой опаской перебрались на другую сторону.

Через   несколько   минут   впереди,   за   поворотом,   приблизительно   там,   где   должен   был

находиться караван, раздались крики, звон оружия и ржание лошадей.

Ги прислушался, а потом с ухмылкой обернулся к Тибо:

— Похоже, толстяк, твой барон решил немного пощипать этих купчишек.

— Почему же мой? — обиделся Тибо.

— Может, поможем? — предложил я де Эльбену. Ги задумчиво посмотрел на меня.

— Взять с купчишек пошлину? — Тамплиер отрицательно помотал головой. — Да не станет

этот барон Как-Его-Там с нами делиться. Земли-то его.

Я вздохнул:

— Да нет, не барону... Купцам — поможем.

Ги нахмурился.

— Андрэ, я тебя совершенно не узнаю. Помню, в Палестине — вполне нормальным человеком

был. Без всяких этих... — Ги сделал неопределенное движение пальцами. — А тут — то с еретиками

возишься, как будто бы они тебе родственники, то с иудеями... тьфу ты, прости Господи. Кто они

тебе? Братья? Друзья-товарищи? Да обобрать этих христопродавцев — самое святое дело!.. И не надо

тут всякую философию разводить. Не надо. Не люблю я этого. С твоей философией, Андрэ, до чего

угодно договориться можно. И до того, что иудеи — почти совсем нормальные люди и что сарацины