Андрей Смирнов

говорил   ей   что-то!   Он   не   использовал   ни   трав,   ни   чего-либо   подобного,   в   чем   содержалась   бы

природная   целительная   сила.   Значит,   он   действовал   силами   сверхъестественными,   а   именно   —

бесовскими.   И   исцеление   это   следует   признать   исцелением   ложным,   так   сказать,   «видимостью

исцеления».

— А, ну тогда... да... то есть... — пробормотал сбитый с толку барон. На судейском месте он

чувствовал себя не очень уютно. Сесть на лошадь, штурмануть какой-нибудь укрепленный пункт,

выбить из седла другого рыцаря — в этом он знал толк. А сейчас его заставляли судить человека, к

которому он всегда испытывал теплые чувства, — и, более того, дело шло к тому, что рано или

поздно ему этого человека придется сжечь.

Во время этого, с позволенья сказать, «суда» я не делал никаких попыток спорить с легатом

Верочелле. Спорить с ним было все равно что биться головой об стенку. При этом я не хочу сказать,

что он был дураком. Он был человеком своего времени, не более и не менее суеверным, чем все

остальные. Он видел перед собой цель и был уверен, что средства, которыми он хочет достичь ее,

вполне подходящие. Он был искренне верующим человеком и полагал, что по-своему работает на

ниве Господней и сражается со злом. Именно поэтому его нельзя было подкупить. К сожалению.

* * *

— ...Сегодня ночью, — спросил меня барон, — вы выведете его из замка?

— Конечно. А что вы скажете легату? Родриго поморщился:

— А что я могу сказать? Скажу, что удрал.

— Вы думаете, он вам поверит?

— А что ему еще останется делать?

* * *

...Дежуривший у двери стражник поклонился барону. Зевнул.

— Твердо запомнил, что тебе придется врать? — спросил у него Родриго.

—   Ага,   ваша   милость.   Что   никого   не   видел   и   не   слышал.   А   куда   пленник   девался   —

непонятно.

— Именно. Легат тебя, конечно, отлучением пугать начнет, но ты стой твердо, не поддавайся.

Может, дня два тебе здесь самому посидеть придется — пока итальяшка не уедет. Ничего, потом

выпустим, не бойся.

— Да я и не боюсь... ваша милость.

— Ну вот то-то же.

Я отодвинул засов и вошел к узнику. Факел осветил нехитрое убранство камеры. Оказалось,

что еретика и чернокнижника содержат достаточно сносно. На полу — свежая солома. На кровати —

одеяло и даже подушка. На грубом деревянном столике — кувшин, пустая тарелка и недоеденный

кусок хлеба.

Иммануил проснулся и сел на кровати. Веревки с него сняли еще в первый день.

— Доброй ночи, — сказал я. — Собирай вещи и пошли.

Следом   за   мной   в   помещение   вошел   барон   Родриго.   Пленник   встретил   его   появление

совершенно безразлично. На меня, впрочем, он тоже смотрел без всякого интереса.

— Ну, здравствуй, Иммануил, — сказал барон.

— Здравствуйте, барон.

— Сидишь?

— Сижу.

— А вот что, спрашивается, ты тут сидишь? Сказано же тебе — вставай и пошли.

Иммануил покачал головой:

— Я ни в чем не виновен. Зачем мне бежать?

— Дурак, если ты не уберешься отсюда, послезавтра тебя сожгут.

— Смерти нет, — сказал Иммануил, слегка улыбаясь.

— Вставай!

— Нет.

— Мощи Святого Мартина! Мы что, еще и уговаривать тебя должны?!

— Я никуда не пойду.

— Ну и подыхай тогда на костре! — рявкнул барон и вышел.

А я остался. Присел на краешек стола. Посмотрел на пленника. Смотреть ему прямо в глаза

было по-прежнему трудно.

— Хватит дурить.

Он ничего не ответил.

— Что, в самом деле хочется сгореть заживо?

— Не хочется.

— Так в чем же дело?

— Видите ли, Андрэ, — Иммануил сложил руки на коленях, — каждый век имеет свою цену,

свое положенное число жертв, необходимых для того, чтобы время могло двигаться дальше. Века —

как голодные звери: каждый требует то, что положено ему. Если не дать веку то, что он хочет... —

Он покачал головой. — Лучше все-таки дать. Потому что иначе...

— И вы вообразили себя такой жертвой? — перебил я его. — Так, что ли?

— Да, — сказал Иммануил совершенно серьезно. — Я — выкуп за это время и эту страну.

Я   смотрел   на   него   и   молчал.   Ну   что   тут   еще   можно   было   сказать?   Я   разговариваю   с

сумасшедшим. Мелькнула мысль: «Какого черта мы с ним вообще треплемся? Посадить в мешок,

вывезти из замка...»

— Вряд ли у вас это получится, — заметил Иммануил.

— Это почему же?

— Например, потому, что я вам не позволю это сделать.

«Да кто тебя спрашивать будет?» — хотел спросить я, но прикусил язык, вспомнив,  с кем

разговариваю.

— Вы, уважаемый, лучше б свою чудотворческую силу на что-нибудь другое направили бы.

Например, на то, чтобы отсюда выбраться.

Иммануил покачал головой:

— Пусть осуществится то, что должно осуществиться.

* * *

— ...Итак, — провозгласил папский легат Пабло Верочелле. — Мы со всей тщательностью и

вниманием рассмотрели это дело и пришли к мнению, что вина этого человека бесспорна. Он еретик,

малефик и чернокнижник. Неоднократно во время следствия мы предлагали ему раскаяться в своих

преступлениях,   но,   поскольку   он   с   упорством   отвергал   милосердие   Божие,   мы   признаем   свое

бессилие, отступаемся от него и передаем его в руки светской власти для того, чтобы та совершила