Андрей Сахаров

Главное дело Гессена началось в сентябре 1930 года, когда его — коммуниста, занимавшегося философией науки, — назначили директором Института физики МГУ. С этого начался расцвет мандельштамовской школы. Дело в том, что Гессен был не просто партийным назначенцем, он хорошо понимал, что такое настоящая наука и кто такой физик Мандельштам. Ведь Гессен был другом Тамма с гимназических лет, они вместе год проучились в Эдинбурге, вместе вернулись в Россию, где завершали высшее образование в разных городах, в одинаково непростых условиях революции и Гражданской войны. Встретились вновь и возобновили свою дружбу они в Москве в 1922 году. Гессен, наверняка по совету Тамма, занялся основаниями статистической физики под руководством Мандельштама.

И неудивительно, что в 1928 году он опубликовал отличную книгу о теории относительности. Удивительнее, что власти доверили ему важный административный пост в системе науки и образования. Объяснить это может конкретный момент времени, когда это назначение состоялось.

В начале 1930-х годов государственная власть еще не подмяла под себя жизнь науки. Об этом свидетельствует, например, то, что в 1931 году высшей премией страны — Ленинской — наградили Леонида Мандельштама и Александра Фридмана. Второе награждение, пожалуй, еще удивительнее. Ведь Фридман умер от брюшного тифа в 1925 году, вскоре после того, как прославил свое имя открытием — на кончике пера — расширения Вселенной. Фактически он понял эйнштейновскую теорию гравитации лучше ее автора, который не сразу признал правоту российского математика. Наградили Фридмана, правда, не за космологию, а за динамику атмосферы. Но космология раньше других физических теорий попала под удар партийных философов, которые ее и «закрыли» на четверть века. И причастность к «поповской» теории могла бы перевесить всякие научные заслуги. То, что не перевесила, говорит о времени — и делает менее странным тот факт, что новоназначенный директор Физического института МГУ Борис Гессен главным для себя считал заботу о школе Мандельштама. С этим делом он успешно справлялся до самого своего ареста в 1936 году.

Глава четвертая ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ ГОД

Пир во время чумы

В русском языке «Тридцать седьмой» — не просто числительное, это — дважды траурное существительное. Первый траур начался со смерти одного человека, второй — с гибели миллионов.

В конце января 1837 года был смертельно ранен на дуэли Александр Сергеевич Пушкин. Это важное историческое событие для всякого образованного россиянина, так велика роль Пушкина в жизни России. Роль эту трудно объяснить за пределами русскоязычного мира, там нет подходящей культурной параллели.

Нет параллели и для чумы, обрушившейся на Россию 100 лет спустя. На Западе ее именуют Большим террором, в русском языке — просто Тридцать седьмым годом, хотя фактически речь идет о периоде около двух лет. В то время Андрей Сахаров только входил во взрослую жизнь — в 1938 году он поступил в университет.

Тридцать седьмой год был не первым и не последним валом сталинского террора. Но этот вал отличался непостижимой иррациональностью. Отлаженная репрессивная машина послушно поглотила указанных Сталиным врагов народа из партийно-государственной элиты и вместе с ними миллионы людей, к политике не причастных, — инженеров и ученых, писателей и актеров, рабочих и крестьян. Публично были представлены лишь показательные судебные процессы над высокопоставленными «врагами», их клеймили на митингах, о них писали газеты.

Не менее громкой темой тогдашних газет и подлинной темой культурной жизни был пушкинский юбилей — точнее, столетие его смерти. В 1937 году началось издание полного шестнадцатитомного собрания сочинений Пушкина. Обильно публиковались материалы о жизни поэта. Одновременно с торжественными заседаниями, освященными правительством, проходили школьные вечера, на которых ровесники Сахарова читали стихи Пушкина, ставили его пьесы.

Шестнадцатилетний Андрей Сахаров по радио слушал «прекрасные передачи о Пушкинских торжествах», а четырнадцатилетняя Люся Алиханова, будущая Елена Боннэр, вырезала из газеты печатавшуюся из номера в номер документальную книгу Вересаева о жизни Пушкина. По словам Сахарова, «именно тогда, в 1937 году, Пушкин был официально провозглашен великим национальным поэтом. <…> Незаметно идеология приблизилась к знаменитой триаде эпохи Николая I — «Православие, самодержавие, народность». Народность при этом олицетворял Пушкин, коммунистическое православие = марксизм — лежащий в мавзолее Ленин, а самодержавие — здравствующий Сталин».

Как все это соединялось? Почему 30 лет спустя первые советские правозащитники собрались на демонстрацию к памятнику Пушкину и академик Сахаров читал вслух надпись на нем:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал?