Андрей Сахаров

Статья начинается словами о ее дискуссионном характере и заканчивается тем же: цель автора — «открытое, откровенное обсуждение в условиях гласности». К дискуссии приглашал человек, не считавший себя «специалистом в общественных вопросах». Однако исходным он взял вопрос, в котором был специалистом высшего уровня, — угроза термоядерной войны, обострившаяся из-за проблемы ПРО. Уже в письме в ЦК — за полгода до того — рассмотрение военной техники он расширил до государственной экономики и политики — такое расширение требовалось существом дела. В «Размышлениях…» он вышел за рамки военно-стратегической проблемы еще дальше, но с той же целью — чтобы найти путь к устойчивому мирному сосуществованию.

Один из вариантов «Размышлений…» начинается эпиграфом из Шиллера: «Только полнота ведет к ясности»²⁰⁷. Подходящий эпиграф к поставленной автором перед собой теоретической задаче. Перспектива гибели человечества в ядерной войне — катастрофа глобального масштаба — требовала и глобального охвата. А задаче моральной соответствует эпиграф из Гёте, с которым «Размышления…» и пришли к читателям самиздата:

Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой.

Решение этой двойной задачи заняло у Сахарова несколько месяцев. Писал он, по его словам, «в основном, на Объекте», вечерами. Закончив, несколько раз переделывал и все равно впоследствии весьма скромно оценивал свое произведение — «несовершенное («сырое») по форме», а о его содержании сказал, что «в основном это компиляция либеральных, гуманистических и «наукократических» идей, базирующаяся на доступных мне сведениях и личном опыте»²⁰⁸.

Наукократия обрушивается на читателя в самом первом абзаце — в сожалении автора, что «еще не стал реальностью научный метод руководства политикой, экономикой, искусством, образованием и военным делом». Хорошо, что уже в следующем предложении «наукократ» объяснил, что научным он считает «метод, основанный на глубоком изучении фактов, теорий и взглядов, предполагающий непредвзятое, бесстрастное в своих выводах, открытое обсуждение»²⁰⁹. Так что «научный» здесь просто синоним слова «наилучший», и легко догадаться об отношении автора к науке.

При первом знакомстве с текстом бросается в глаза его «социалистичность». Свои взгляды автор называет «по существу глубоко социалистическими», не уточняя, какой смысл он в это вкладывает. Во всяком случае, для него это уже не синоним всего самого хорошего, поскольку сталинский социализм он сопоставляет с гитлеровским национал-социализмом и указывает, что в СССР сформировался новый господствующий класс «бюрократической номенклатурной элиты».

Сахаров как будто опирается на «теорию научного социализма», как она преподносилась с государственных амвонов. Например, он пишет, что «капиталистический мир не мог не породить социалистического», явно не сочувствует «эгоистическому принципу частной собственности», указывает свою прописку: «мы, социалистический лагерь», безоговорочно положительно употребляет имена Ленина и Маркса — но, впрочем, гораздо чаще и зловеще у него звучит имя Сталина. Фактически, однако, он подвластен не окаменевшим социалистическим заповедям, а лишь социалистическим чувствам. Нужно подчеркнуть, что в тогдашней России чувства человеческой солидарности, социальной справедливости и уважения к труду для многих были связаны со словом «социализм».

Чувства чувствами, а ключевым для Сахарова стал факт, которого не предвидели основоположники социализма — у человечества появилась ужасающе реальная возможность всемирного самоубийства в течение получаса. Эту возможность создал научно-технический прогресс.

Согласно тем же основоположникам, социалистический строй должен победить капитализм более высокой производительностью труда, так же как капитализм победил когда-то феодализм. Советский политпросвет объяснял, почему капитализм на своей «последней, империалистической» стадии препятствует научно-техническому прогрессу. Студент Сахаров, правда, не мог похвастаться успехами в своем политпросвещении: «Из университетских предметов только с марксизмом-ленинизмом у меня были неприятности — двойки, которые я потом исправлял. Их причина была не идеологической, мне не приходило тогда в голову сомневаться в марксизме как идеологии в борьбе за освобождение человечества; материализм тоже мне казался исчерпывающей философией. Но меня расстраивали натурфилософские умствования, перенесенные без всякой переработки в XX век строгой науки».