Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

С Сахаровым я познакомился в начале марта семидесятого. Годом раньше он овдовел и жил с детьми возле института, который носит имя Курчатова, с которым работал над созданием ядерной бомбы. Три Золотые звезды Героя труда еще хранились в ящике стола. Сфотографировав и побеседовав с Андреем Дмитриевичем, я ушел из его квартиры и жизни, как элементарная частица его опыта общения (в ту пору еще не богатого), чтобы потом, спустя шестнадцать лет, встретить его на Ярославском вокзале после ссылки из Горького и на следующий день постучать в незапертую дверь с единственной уцелевшей фотографией той, старой, съемки (чуть ли не первой легальной) в качестве знака, что я не засланный казачок, а журналист. (Хотя кто сказал, что нельзя совмещать профессии?)

Дверь мне открыла энергичная женщина в очках с толстыми плюсовыми стеклами. Я видел ее накануне. Она первой вышла из вагона поезда № 37 и весело, но решительно скомандовала зарубежным журналистам, засверкавшим блицами:

— Нечего меня снимать. Сейчас выйдет Сахаров — его и снимайте!

Теперь Боннэр стояла в дверях.

— Ну?

Я предъявил довольно большую карточку Сахарова семидесятого года с дарственной надписью и датой.

— Десятое марта? Мы были еще не знакомы с Андреем Дмитриевичем. Я впервые увидела его осенью. Входите!.

Она впервые увидела его в октябре семидесятого на судебном процессе в Калуге над диссидентами Б. Вайлем и Р. Пименовым, куда правозащитников не пускали, а Сахарова остановить милиция не решалась. И поначалу он ей не понравился своей обособленностью.

К 48 годам он был вдов. Жена Клавдия Алексеевна умерла от рака, и Сахаров отдал свои сбережения на строительство онкоцентра, чтобы там могли спасать других жен и мужей. У него осталось трое детей: две взрослые дочери Татьяна и Люба и одиннадцатилетний сын Дмитрий.

У Елены Георгиевны двое своих — Алексей и Татьяна.

Два взрослых человека полюбили друг друга, но сахаровские дети и после свадьбы в 1972 году не приняли мачеху. Большой семьи не случилось. А любовь была.

Вечерами они раскладывали на кухне лежанку на книгах и радовались друг другу. В двух других комнатках, насквозь смежных, ночевали дети и мама Елены Георгиевны — старая большевичка.

На «объекте» он больше не работал — участие в диссидентском движении и работа «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» сильно насторожили партию и правительство и настроили их агрессивно к одному из отцов отечественной водородной бомбы.

Потом разнообразные толкователи судеб будут писать и говорить о вредном влиянии бывшего врача-педиатра, фронтовой медсестры и бывшего члена КПСС, дочери двух заметных революционеров, на ученого-атомщика. И будет это полной ерундой.

На Сахарова даже в бытовом плане повлиять было сложно, а уж корректировать его идеи — тут любовь, власть, репрессии были бессильны.

Как-то я сказал ему:

— Вы, Андрей Дмитриевич, в своих требованиях и предложениях некий приемлемый для вас компромисс могли бы допустить.

— Знаете, Юра, в моих предложениях и требованиях этот компромисс уже заложен.

Вероятно, они были счастливы. Восемь лет до Горького. И в Горьком, несмотря на слежку, голодовки и болезни.

Они держались вдвоем и вдвоем вернулись в 1986 году в Москву.

22 декабря 1986 года два не очень молодых и не очень здоровых человека — мужчина и женщина — сели в поезд Горький-Москва. Такое замечательное произошло событие в их жизни: они вместе вошли в вагон — впервые после января 1980 года.

Андрей Дмитриевич был так поражен этой обыкновенной человеческой возможностью, что описал ее в дневнике. Семь лет внесудебной ссылки (без месяца) он временами провожал Елену Георгиевну на вокзал до московского вагона и возвращался в горьковскую свою, прослушиваемую и просматриваемую, квартиру беспокоиться о неважном здоровье жены и ждать.

Бог одарил Елену Георгиевну и Андрея Дмитриевича любовью и тем защитил их. Они были хорошей (как чувствовалось им) и не вполне правильной (по мнению тех, кто точно знает, как кому жить) семьей. Степень влияния их друг на друга была ограничена их самостоятельностью и терпимостью.

Люди, нуждавшиеся в их участии и помощи, делали их московскую жизнь разнообразной и насыщенной, но ничего не добавляли в их отношения. Напротив, они расходовали время, которое Андрюша и Люся могли бы провести вдвоем.

Е. Боннэр на фотовыставке Юрия Роста «Люся + Андрей», весна 2000 г, Троицк.

Общественное мнение, желая объяснить, как выдающийся советский ученый, трижды Герой и многократный лауреат, превратился в главного врага системы, даже желая его оправдать отчасти, придумало легенду о скверном влиянии жены.

Ну да, у нее характер! Она с боем могла вынудить его сменить старую шапку или спорить по поводу статьи. Он даже прислушивался к ней, если находил серьезный аргумент, но если был не согласен с услышанной мыслью, кто бы его переубедил?