Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Мы много общались по диссидентским делам. Я, как правило, приезжал к ним на Чкалова. Последний раз мы виделись совсем незадолго до моего отъезда — когда была высылка Солженицына[280]. Тогда у Андрея Дмитриевича собралось довольно много людей. Мы составили — обсуждали его целый день — письмо в поддержку Солженицына. Его легко найти: с чьей-то легкой руки его стали называть «Московским обращением». Оно в результате стало поводом к тому, чтобы регулярно проводить «Сахаровские слушания» на Западе[281].

В перерывах семинара в Стэнфорде, август 1989 (автор Harvey Lynch).

Много лет спустя, мы Люсей стали видеться в Америке. Виделись пару раз до приезда Сахарова. Последний раз, когда я видел Андрея Дмитриевича, мы очень интенсивно провели время. Мы были в Беркли, там была конференция по правам человека, первая в таком роде: присутствовали официальные советские правоведы, и в то же время — Андрей Дмитриевич, и Елена Георгиевна, и я — как бы обе стороны, советская и антисоветская. Там выступали также Ефрем и Таня Янкелевич.

Переводила и Таня, но я помню, что был всё время с Еленой Георгиевной и Андреем Дмитриевичем и переводил для них с английского. Он много общался с американскими учеными.

После смерти Андрея Дмитриевича у нас было много общения с Еленой Георгиевной уже в Бостоне. Мы не только много общались, но ещё и спорили, у нас с ней были расхождения во взглядах, но до ссор не доходило.

То, что её любил Андрей Дмитриевич, все знают. Я мало видел таких пар — так сильно они друг к другу были привязаны. Они всегда садились вместе, держались за руки. Особенно трогательно было его отношение. И то, что она была умна, была его уровня, и в конкретных вопросах даже думала быстрее — это очевидно. Андрей Дмитриевич был такой человек, мнение которого было сложно поколебать. Но он слушал её, обдумывал её слова. Он всегда доходил до всего сам, но её отношение всегда играло огромную роль.

Также она очень любила своих детей и внуков — такая еврейская мама — это была видно. Она нередко пыталась вмешаться в их жизнь — когда еврейская мама вмешивается в жизнь детей, это, конечно, не всегда хорошо.

Андрей Дмитриевич был очень естественным, ни на кого не похожим, с обаянием простого русского задумчивого человека. Елена Георгиевна — другой тип, страстная и яркая женщина, всегда говорила быстро, очень уверенно. Пара, различная по внешности, но невероятно близкая друг другу.

Андрей Сахаров и Елена Боннэр на конференции по правам человека в Беркли, август 1989 г. (по краям угадываются П. Литвинов и Т. Янкелевич.)

Она говорила быстро и не всегда продумав до конца, но у неё была прекрасная голова и она всегда возвращалась к своей мысли. Андрей Дмитриевич всегда продумывал то, что хотел сказать, этот контраст был заметен. У неё была большая внутренняя духовная сила — это сразу было видно, если не соглашаться с ней.

Справа налево: П. Литвинов, С. Ковалев, А. Лавут в Сахаровском Центре, 2000-е.

Кроме России и диссидентского движения, она обожала и волновалась об Армении и Израиле. К ним она была некритична, это была её страсть. Мы спорили по этим поводам, но не ссорились, хотя, на мой взгляд, она часто была неправа.

Она занимала, с моей точки зрения, довольно правую позицию. После атаки 11 сентября восстанавливали здания рядом с разрушенными башнями. Было предложение — оно не прошло — построить там мечеть, чтобы подчеркнуть, что не все мусульмане враги цивилизации. Большинство русских эмигрантов было против. Она говорила: это нельзя делать, это даст сигнал, что мы простили мусульман. Я говорил, что мусульмане как общность не несут за это ответственности — у нас была печатная дискуссия об этом, мы остались при своих мнениях.

О Путине у нас не было разногласий, у нас был когда-то спор об армянско-азербайджанском конфликте. Она была полностью на стороне армян, не признавала прав азербайджанцев жить в Карабахе, преувеличивала цифры.

Её чрезвычайно уважали американские политические деятели, они её слушали. Она была большим молодцом — умела говорить на том простом уровне, на котором надо говорить с западным политиком. Это особый талант, многие из нас этого не умели. Она доставала деньги на американский фонд Андрея Сахарова.

Для американских политиков было естественно быть против коммунизма, но что надо делать, они не знали. Как реагировать на действия СССР, а потом России. Хотя она не говорила по-английски, Эд Клайн помогал ей с переводом. Последние годы Клайн был ближайшим другом Елены Георгиевны.